Archive for February, 2010
*****
Пусть говорят: “Так никогда не было!” Не было, так будет. Когда-то ничего не было. Нужна дерзость. Над основоположниками сионизма, над Герцлем, над Жаботинским смеялись свои, когда они сформулировали доктрину сионизма и сообщили, что Израилю нужна территория для своего государства. Сионистам предлагали Мадагаскар, Сталин дал Еврейскую автономную область. Но они предпочли отвоёвывать себе государство в Палестине. В 20-х годах начали съезжаться первые поселенцы. Евреев в Палестине вначале было всего несколько тысяч, меньше чем членов Национал-Большевистской Партии… Но сила веры, но могучее убеждение, но сложенные вместе воли еврейской нации помогли им победить. В 1948 году Бен-Гурион объявил о создании Еврейского государства в Палестине. ( Из книги «Другая Россия: очертания будущего» – А. З.)
*****
Уверяю вас, никогда я трагедию европейского и мирового еврейства не отрицал, никогда об этом не писал.
****
Выступил против нас и главный раввин России Берл Лазар, а также представители Федерации еврейских общин России. Это особенно обидно. Вроде бы надо оправдываться, говоря, что я был женат всвое время на еврейке (первой женой Лимонова была Анна Рубинштейн. – A З.), что многие мои друзья – евреи по национальности, ведь так же это обычно делается. Но это видится мне нелепым. Это бред! Выступил против нас и никогда не делавший это прежде мэр Москвы Юрий Лужков, сказав, что ”следует прекратить деятельность национал-большевиков и скинхедов”, тем самым поставив нас в один ряд со скинами.
****
Есть ли в списках нашей партии евреи? – Мой ближайший помощник по партии – Владимир Либерман. Нужны комментарии? Я не коллекционирую национальности членов НБП, но евреев, поверьте мне, среди них очень много. И мусульмане есть. А наш темнокожий соратник Айо Бенес сидит в латвийской тюрьме. Он – сын русской женщины и нигерийца, руководитель отделения НБП в Резекне. (Источник: сайт http://www.isra.com Алексей Осипов, статья “Лимонов – антисемит?”, 29.04.2006 – А.З.)
Комментарий: Эдуард Лимонов известен как политик экстремистской ориентации. Его политическая организация официально запрещена. Сам он неоднократно высказывался в духе, противоречащем цивилизованным нормам. Известно, что так называемая “национал-большевистская партия” во многом использует стилистику немецких нацистов – и в символике, в том числе на знамени, и в терминологии. Достаточно сказать, что руководители региональных отделений этой организации называются “гауляйтерами”. Сам же Лимонов в антисемитизме не замечен.
*****
Я убежденный враг расизма, но нельзя замалчивать национальные проблемы! Очень просто нарисовать образ русского алкаша-полуидиота, который не терпит кавказцев или евреев, однако проведите опрос о московских рынках – и вы увидите, что большинство москвичей, в том числе и интеллигенция, не считает нормальным кавказский контроль на них. Меня настораживает, что почти треть преступности уходит корнями в Кавказ. Трагедия в США подтолкнет все страны на ужесточение законов об иммиграции. И сейчас наступило время, когда всем просто необходимо разобраться с экстремистскими организациями, в какие бы одежды они ни рядились. Христиане-фашисты ничем не лучше исламских экстремистов… Что радикального в желании наладить учет и контроль и принять иммиграционные законы? Что радикального в стремлении бороться с кавказской мафией, как и с русской? Наверное, найдутся любители наклеивать ярлыки. Я же считаю себя патриотом-демократом и врагом расизма. Парадоксально, но факт: стоит сказать, что в ЦК большевистской партии после революции большинство составляли евреи, – тут же угодишь в антисемиты. Или насчет кавказцев на рынках… Хотя факты, как говорится, налицо. А ведь мудрый Маркс писал, что надуманный ярлык вводит в заблуждение не только покупателя, но и продавца. Надеюсь, я вас убедил, что «пятый пункт», как говорят англичане, – «не моя чашка чая». ( Из интервью в газете ”Вечерняя Москва” 2.02.2011 – А.З.)
Анекдоты от КГБ
1. Килька и тюлька вышли замуж за рыб еврейской национальности и стали называться мойвой и сайрой.
2. Одесса. Обычная еврейская семья. Сына посылают в магазин за сметаной. Через час мальчик возвращается без сметаны и со слезами на глазах: «Продавец в магазине сказал, что маленьким еврейским мальчикам сметану не прода?м!» Понятное дело, взбешенный отец побежал разбираться. Влетает в магазин и орёт: «Что это такое! Что за антисемитизм! Я буду жаловаться!» Вдруг выходит старый еврей в грязном халате и говорит: «Тише, ну шо вы орёте?! Вы пробовали эту сметану?»
*****
Во время прихода белых город был отдан на три дня на разграбление — по обычаю. Искали евреев, но врывались и в русские дома с криком “жиды”… Этот крик служил как бы пропуском. У ворот дома — парадные заколотили — дежурили жильцы. Часто дежурил отец. Когда ломились солдаты и офицеры — офицеры с университетскими значками тоже были громилами — отец отгонял их таким отборным матом, что они отступали. Кто бы мог подумать, что еврей мог так матюгаться? Дворники пылали уважением, к нам они бы “дорогих гостей” не послали, но во дворе жили нищие евреи и их в первый же день разграбили. В воздухе летал пух из еврейских подушек. Таков был обычай — выпускать пух. Белая армия громила разлагаясь, но мало кто знает, что громила евреев и Красная армия, не разлагаясь, а становясь. О погромах, устраиваемых Красной армией, рассказал мне с О.М. Зозуля — был такой писатель. (Откуда их столько берется?) Этот пристроился в “Огоньке” при Кольцове и прожил безбедно и спокойно за спиной у Кольцова и столь же спокойно после расстрела Кольцова. Красноармейцы кричали “жиды и буржуи” и тоже грабили нищих евреев. Но их простым общечеловеческим матом отогнать было бы невозможно. Они были гораздо настырнее белых кондотьеров и несравненно более целеустремленными. На барина они бы реагировали криком “буржуй” — запасной возглас огромной емкости. Били евреев и украинцы. Эти на прощание вспарывали не только подушки, но и животы. ( Фрагменты из воспоминаний. ” Книга третья” . Paris 1987, Москва 2005 – А.З.)
****
Я рассказала Мандельштаму, как мне случилось позировать мальчику-скульптору по фамилии Эпштейн. Он жил высоко на Лютеранской улице в барской квартире, покинутой хозяевами. В его комнате я впервые столкнулась с неприкрытой нищетой: неубранная койка с рваной тряпкой вместо простыни, а на столе – жестяная кружка для чаю. Не знаю, что сталось с этим Эпштейном, но бюст свой я потом увидела в киевском музее. Вряд ли он там уцелел: портрет еврейской девочки работы еврейского скульптора – слишком тяжелое испытание для интернационалистов Украины.
Однажды Эпштейн прервал работу и подозвал меня к окну. Мимо нас по пустырю солдаты вели спотыкающегося измученного человека с большой белой бородой. Эпштейн объяснил, что для этого человека, киевского, что ли, полицмейстера, придумали особую пытку – его ежедневно ведут на расстрел, приводят, не расстреливают и отводят обратно в тюрьму. С ним сводят счеты за то, что он был жесток в преследованиях революционеров. Это совсем не старый человек, а волосы у него поседели от пытки… Эпштейн, еврейский мальчик, которого этот полицмейстер, будь он у власти, не пустил бы учиться в Киев, не мог примириться с жестокостью мстителей (я не помню, при какой власти это происходило – при украинцах или при красных, – каждая старалась перещеголять другую). Настоящему художнику жестокость противопоказана. Я никогда не могла понять, как Маяковский, настоящий художник, мог говорить зверские вещи. Вероятно, он настраивал себя на такие слова, поверив, что это и есть современность и мужество. Слабый по природе, он тренировал свою хилую душу, чтобы не отстать от века, и за это поплатился. Я надеюсь, спросят не с него, а с искусителей. Мандельштам, тоже еврейский мальчик с глубоким отвращением к казням и пыткам, с ужасом говорил о гекатомбах трупов, которыми «они» ответили на убийство Урицкого. Все виды террора были неприемлемы для Мандельштама…
*****
Мне случалось слышать, как Иосиф читает стихи. В формировании звука у него деятельное участие принимает нос. Такого я не замечала ни у кого на свете: ноздри втягиваются, раздуваются, устраивают разные выкрутасы, окрашивая носовым призвуком каждый гласный и каждый согласный. Это не человек, а духовой оркестр, но, кроме того, он славный малый, который, боюсь, плохо кончит. Хорош он или плох, нельзя отнять у него, что он поэт. Быть поэтом да еще евреем в нашу эпоху не рекомендуется.
Откуда взялось столько евреев после всех погромов и газовых печей? В толпе, хоронившей Ахматову, их было непропорционально много. В моей молодости я такого не замечала. И русская интеллигенция была блистательна, а сейчас – раз-два и обчелся… Мне говорят, что ее уничтожили. Насколько я знаю, уничтожали всех подряд, и довод не кажется мне убедительным. Евреи и полукровки сегодняшнего дня – это вновь зародившаяся интеллигенция, нередко вышедшая из мрачно-позитивистских семей, где родители и нынче твердят свою окостеневшую чушь. А среди молодых много христиан и религиозно мыслящих людей. Я однажды сказала Ахматовой, что сейчас снова первые века христианства и в этом причина перехода в христианство множества иудеев. Она закивала головой, но меня мой прогноз не устраивает. Все чаще приходит мысль о надвигающемся конце, окончательном и бесповоротном, и я не знаю, чем оправдать такую настроенность – моей собственной надвигающейся смертью или тенью, отбрасываемой будущим на весь еще недавно христианский мир. Лишь бы мне не увидеть еще зрячими земными глазами то, что, быть может, надвигается…
*****
У Мандельштама есть странное стихотворение, написанное в Крыму, когда он думал обо мне. Смысл этих стихов он открыл мне не сразу: в юности я бы взбунтовалась, узнав, какую участь он мне предрек. Это стихи про женщину, которая будет наречена Лией, а не Еленой «за то, что солнцу Илиона ты желтый сумрак предпочла». Вероятно, наша связь остро пробудила в нем сознание своей принадлежности к еврейству, родовой момент, чувство связи с родом: я была единственной еврейкой в его жизни. Евреев же он ощущал как одну семью – отсюда тема кровосмесительства: «Иди, никто тебя не тронет, на грудь отца в глухую ночь пускай главу свою уронит кровосмесительница дочь…» Дочери, полюбившей иудея, предстояло отказаться от себя и раствориться в нем: «Нет, ты полюбишь иудея, исчезнешь в нем – и Бог с тобой…»
*****
Это жестокие и странные стихи для человека, который скучает по женщине, оторванной от него фронтами гражданской войны, но Мандельштам всегда знал, как сложатся его отношения с женщинами – в том числе и со мной. В сущности, он не только знал, как они сложатся, но сам занимался активной формовкой, извлекал из любых отношений – с мужчинами и женщинами – то, что считал нужным. От меня он хотел одного – чтобы я отдала ему свою жизнь, осталась не собой, а частью его существа. Именно поэтому он так упорно внушал мне свои мысли, свое понимание вещей. «Мое ты» для него неотделимая часть «я». Однажды, когда он доказывал мне, что я не только принадлежу ему, но являюсь частью его существа, я вспомнила стихи про Лию. Библейская Лия – нелюбимая жена. И я сказала: «Я теперь знаю, о ком эти стихи…» Он, как оказалось, окрестил Лией дочь Лота. Тогда-то он мне признался, что, написав эти стихи, он сам не сразу понял, о ком они. Как-то ночью, думая обо мне, он вдруг увидел, что это я должна прийти к нему, как дочери к Лоту. Так бывает, что смысл стихов, заложенная в них поэтическая мысль не сразу доходит до того, кто их сочинил. Я часто слышала и от Мандельштама, и от Ахматовой, что они «догадались», о ком и о чем говорится в том или ином стихотворении. Оно вырвалось, и они сами не знают, как оно возникло. Проходит какое-то время, и вдруг все проясняется… И меня изумляет, что были поэты, заранее писавшие в прозе «план» будущего стихотворения. Или другие, излагавшие в стихах втолкованную им мысль… Мне кажется, такое возможно только в период ученичества (середина «Камня» у Мандельштама, стихи о спорте, «Египтянин» и тому подобное). Это первичное овладение мыслью и словом, а затем они становятся неразделимыми и слово только выявляет мысль. И я остро различаю у любого поэта стихотворение, возникшее из глубин сознания, и стихи, излагающие мысль. Ахматова рассказывала, что она слышала от Пастернака о том, как его привезли в больницу и что он при этом думал. Стихи воплотили уже оформившийся рассказ. И у Ахматовой есть стихи, написанные сознательным способом. В них исчезает чудо стихотворчества, но они нравятся неискушенному читателю, потому что в них наличествует элемент пересказа готовой мысли. Мне такие стихи не нужны. Каждому – свое.
Стихи о Лии, полюбившей еврея, возникли из самых недр сознания, были неожиданностью для самого Мандельштама, который как будто искал во мне только нежности, и он просто не хотел их понять, но они предопределили мою судьбу. Он всегда до мелочей ждал от меня того же, что от себя, и не мог отделить мою судьбу от своей: если меня пропишут в Москве, то и тебя, с тобой будет то же, что со мной, ты прочтешь эту книгу, если я буду ее читать… Он твердо верил, что я умру тогда же, когда он, а если случайно раньше, то он поспешит за мной…
*****
Я никогда не скрывала, что я еврейка, а во всех этих семьях – рабочих, колхозников, мельчайших служащих – ко мне относились как к родной, и я не слышала ничего, похожего на то, чем запахло в высших учебных заведениях в послевоенный период и, кстати, пахнет и сейчас. Самое страшное – это полуобразование, и в полуобразованной среде всегда найдется почва для фашизации, для низших форм национализма, и вообще для ненависти ко всякой интеллигенции. Антиинтеллигентские настроения страшнее и шире, чем примитивное юдофобство, и они все время дают себя знать во всех переполненных людьми учреждениях, где люди так яростно отстаивают свое право на невежество. Мы давали им сталинское образование, и они получили сталинские дипломы. Естественно, что они держатся за те привилегии, которые дает диплом. Иначе им будет некуда деться…
****
С Сурковым речь сразу зашла о наследстве Мандельштама – где оно? И тут он долго и упорно повторял, что у него тоже были стихи Мандельштама, записанные рукой О. М., но Ставский почему-то их отобрал… Зачем ему нужны были стихи, ведь он никогда стихов не читал?.. Чтобы прекратить этот бессмысленный разговор, я прервала Суркова и сказала, что думаю о роли Ставского. Сурков не возражал.
То же самое мне пришлось повторить Симонову, к которому я однажды зашла в отсутствие Суркова. Симонов, великий дипломат, посоветовал подать заявление о посмертном приеме в Союз Мандельштама, сославшись на то, что Ставский собирался оформить членство О. М. между первым и вторым арестом. Я отказалась от такой тактики и сообщила Симонову, что я думаю о роли Ставского. Он тоже ничего не возразил. Опытный человек, он знал, что делают начальники в роковые годы. И Суркову, и Симонову, кажется, повезло: в эти годы они в начальниках не состояли и поэтому списков арестованных не подписывали и «характеристик» на уничтожаемых с них не требовали. Дай-то им Бог, чтобы это было так…
А разве дело в фамилии начальника? Любой бы сделал это, иначе за ним бы ночью пришла машина… Все мы были овцами, которые дают себя резать, или почтительными помощниками палачей, потому что не хотели переходить в отряд овец. И те и другие проявляли чудеса покорности, убивая в себе все человеческие инстинкты. Почему мы, например, не выдавили стекла, не выпрыгнули в окно, не дали волю глупому страху, который погнал бы нас в лес, на окраину, под пули? Почему мы стояли смирно и смотрели, как роются в наших вещах?Почему О. М. покорно пошел за солдатами, а я не бросилась на них, как зверь? Что нам было терять? Неужели мы боялись добавочной статьи о сопротивлении при аресте? Ведь конец все равно один – чего уж там бояться? Нет, это не страх. Это совсем другое чувство: сковывающее силы и волю сознание собственной беспомощности, которое овладело всеми без исключения – не только теми, кого убивали, но и убийцами. Раздавленные системой, в построении которой так или иначе участвовал каждый из нас, мы оказались негодными даже на пассивное сопротивление. Наша покорность разнуздывала тех, кто активно служил этой системе, и получился порочный круг. Как из него выйти? (Из книги «Мой муж – Осип Мандельштам», 2001 – А.З.)
++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Последнее письмо Надежды Яковлевны Мандельштам своему мужу Осипу Эмильевичу Мандельштаму
Ося, родной, далекий друг! Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернешься, а меня уже не будет. Тогда это будет последняя память.
Осюша – наша детская с тобой жизнь – какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь. Теперь я даже на небо не смотрю. Кому показать, если увижу тучу?
Ты помнишь, как мы притаскивали в наши бедные бродячие дома-кибитки наши нищенские пиры? Помнишь, как хорош хлеб, когда он достался чудом и его едят вдвоем? И последняя зима в Воронеже. Наша счастливая нищета и стихи. Я помню, мы шли из бани, купив не то яйца, не то сосиски. Ехал воз с сеном. Было еще холодно, и я мерзла в своей куртке (так ли нам предстоит мерзнуть: я знаю, как тебе холодно). И я запомнила этот день: я ясно до боли поняла, что эта зима, эти дни, эти беды – это лучшее и последнее счастье, которое выпало на нашу долю.
Каждая мысль о тебе. Каждая слеза и каждая улыбка – тебе. Я благословляю каждый день и каждый час нашей горькой жизни, мой друг, мой спутник, мой милый слепой поводырь…
Мы как слепые щенята тыкались друг в друга, и нам было хорошо. И твоя бедная горячешная голова и все безумие, с которым мы прожигали наши дни. Какое это было счастье – и как мы всегда знали, что именно это счастье.
Жизнь долга. Как долго и трудно погибать одному – одной. Для нас ли неразлучных – эта участь? Мы ли – щенята, дети, – ты ли – ангел – ее заслужил? И дальше идет все. Я не знаю ничего. Но я знаю все, и каждый день твой и час, как в бреду, – мне очевиден и ясен.
Ты приходил ко мне каждую ночь во сне, и я все спрашивала, что случилось, и ты не отвечал.
Последний сон: я покупаю в грязном буфете грязной гостиницы какую-то еду. Со мной были какие-то совсем чужие люди, и, купив, я поняла, что не знаю, куда нести все это добро, потому что не знаю, где ты.
Проснувшись, сказала Шуре: Ося умер. Не знаю, жив ли ты, но с того дня я потеряла твой след. Не знаю, где ты. Услышишь ли ты меня? Знаешь ли, как люблю? Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе… Ты всегда со мной, и я – дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, – я плачу, я плачу, я плачу.
Это я – Надя. Где ты? Прощай.
Надя.
——————————————————————————————————————————
Завещание Надежды Мандельштам. 1966 год.
…я обращаюсь к Будущему, которое ещё за горами, и прошу его вступиться за погибшего лагерника и запретить государству прикасаться к его наследству, на какие бы законы оно ни ссылалось. Это невесомое имущество нужно охранить от посягательств государства, если по закону или вопреки закону оно его потребует. Я не хочу слышать о законах, которые государство создает или уничтожает, исполняет или нарушает, но всегда по точной букве закона и себе на потребу и пользу…
Свобода мысли, свобода искусства, свобода слова — это священные понятия, непререкаемые, как понятия добра и зла, как свобода веры и исповедания. Если поэт живет, как все, думает, страдает, веселится, разговаривает с людьми и чувствует, что его судьба неотделима от судьбы всех людей, — кто посмеет требовать, чтобы его стихи приносили «пользу государству»? Почему государство смеет объявлять себя наследником свободного человека? Какая ему в этом польза, кстати говоря? Тем более в тех случаях, когда память об этом человеке живёт в сердцах людей, а государство делает всё, чтобы её стереть…
И я ещё прошу не забывать, что убитый всегда сильнее убийцы, а простой человек выше того, кто хочет подчинить его себе. Такова моя воля, и я надеюсь, что Будущее, к которому я обращаюсь, уважит её хотя бы за то, что я отдала жизнь на хранение труда и памяти погибшего.
Роберт Тальсон
*****
Как крошка мускуса наполнит весь дом, так малейшее влияние юдаизма переполняет целую жизнь… Книжный шкап раннего детства — спутник человека на всю жизнь…Нижнюю полку я помню всегда хаотически: книги не стояли корешок к корешку, а лежали, как руины: рыжие пятикнижия с оборванными переплетами, русская история евреев, написанная неуклюжим и робким языком говорящего по-русски талмудиста. Это был повергнутый в пыль хаос иудейский. Сюда же быстро упала древнееврейская моя азбука, которой я так и не обучался. В припадке национального раскаянья наняли было ко мне настоящего еврейского учителя. Он пришел со своей Торговой улицы и учил, не снимая шапки, отчего мне было неловко. Грамотная русская речь звучала фальшиво. Еврейская азбука с картинками изображала во всех видах — с кошкой, книжкой, ведром, лейкой одного и того же мальчика в картузе с очень грустным и взрослым лицом. В этом мальчике я не узнавал себя и всем существом восставал на книгу и науку. Однако в этом учителе было поразительно одно, хотя и звучало неестественно, — чувство еврейской народной гордости. Он говорил об евреях, как француженка о Гюго и Наполеоне. Но я знал, что он прячет свою гордость, когда выходит на улицу, и поэтому ему не верил…В Петербурге есть еврейский квартал: он начинается как раз позади Мариинского театра, там, где мерзнут барышники, за тюремным ангелом сгоревшего в революцию Литовского замка…В детстве я совсем не слышал жаргона, лишь потом я наслушался этой певучей, всегда удивленной и разочарованной, вопросительной речи с резкими ударениями на полутонах. Речь отца и речь матери — не слиянием ли этих двух речей питается всю долгую жизнь наш язык, не они ли слагают его характер? Речь матери — ясная и звонкая без малейшей чужестранной примеси, с несколько расширенными чрезмерно открытыми гласными, литературная великорусская речь; словарь ее беден и сжат, обороты однообразны, — но это язык, в нем есть что-то коренное и уверенное. Мать любила говорить и радовалась корню и звуку прибедненной интеллигентским обиходом великорусской речи. Не первая ли в роду дорвалась она до чистых и ясных русских звуков? У отца совсем не было языка, это было косноязычие и безъязычие. Русская речь польского еврея? — Нет. Речь немецкого еврея? — Тоже нет. Может быть, особый курляндский акцент? – Я таких не слышал. Совершенно отвлеченный, придуманный язык, витиеватая и закрученная речь самоучки, где обычные слова переплетаются с старинными философскими терминами Гердера, Лейбница и Спинозы, причудливый синтаксис талмудиста, искусственная, не всегда договоренная фраза — это было все что угодно, но не язык, все равно — по-русски или по-немецки. По существу, отец переносил меня в совершенно чужой век и отдаленную обстановку, но никак не еврейскую. Если хотите, это был чистейший восемнадцатый или даже семнадцатый век просвещенного гетто где-нибудь в Гамбурге. Религиозные интересы вытравлены совершенно. Просветительская философия превратилась в замысловатый талмудический пантеизм. Где-то поблизости Спиноза разводит в банке своих пауков. Предчувствуется — Руссо и его естественный человек. Все до нельзя отвлеченно, замысловато и схематично. Четырнадцатилетний мальчик, которого натаскивали на раввина и запрещали читать светские книги, бежит в Берлин, попадает в высшую талмудическую школу, где собрались такие же упрямые, рассудочные, в глухих, местечках метившие в гонни юноши; вместо талмуда читают Шиллера и, заметьте, читают его как новую книгу; немного продержавшись, он попадает из этого странного университета обратно в кипучий мир семидесятых годов, чтобы запомнить конспиративную молочную лавку на Караванной, откуда подводили мину под Александра, и в перчаточной мастерской и на кожевенном заводе проповедует обрюзгшим и удивленным клиентам философские идеалы восемнадцатого века. Дедушка — голубоглазый старик в ермолке, закрывавшей наполовину лоб, с чертами важными и немного сановными, как бывает у очень почтенных евреев, улыбался, радовался, хотел быть ласковым, да не умел, — густые брови сдвигались. Он хотел взять меня на руки, я чуть не заплакал. Добрая бабушка, в черноволосой накладке на седых волосах и в капоте с желтоватыми цветочками, мелко-мелко семенила по скрипучим половицам и все хотела чем-нибудь угостить. Она спрашивала: «Покушали? покушали?» — единственное русское слово, которое она знала. Но не понравились мне пряные стариковские лакомства, их горький миндальный вкус. Родители ушли в город. Опечаленный дед и грустная, суетливая бабушка — попробуют заговорить и нахохлятся, как старые обиженные птицы. Я порывался им объяснить, что хочу к маме, — они не понимали. Тогда я пальцем на столе изобразил желание уйти, перебирая на манер походки средним и указательным. Вдруг дедушка вытащил из ящика комода черно-желтый шелковый платок, накинул мне его на плечи и заставил повторять за собой слова, составленные из незнакомых шумов, но, недовольный моим лепетом, рассердился, закачал неодобрительно головой. Мне стало душно и страшно. Не помню, как на выручку подоспела мать. Отец часто говорил о честности деда как о высоком духовном качестве. Для еврея честность — это мудрость и почти святость. (Из эссе ”Шум времени”, 1925 – A. З.)
*****
Весь стройный мираж Петербурга был только сон, блистательный покров, накинутый над бездной, а кругом простирался хаос иудейства, не родина, не дом, не очаг, а именно хаос, незнакомый утробный мир, откуда я вышел, которого я боялся, о котором смутно догадывался – и бежал, всегда бежал…Я настаиваю на том, что писательство в том виде, как оно сложилось в Европе и в особенности в России, несовместимо с почетным званием иудея, которым я горжусь…Как крошка мускуса наполнит весь дом, так малейшее влияние иудаизма переполняет целую жизнь. О, какой это сильный запах!
Комментарий: Он родился в Варшаве. Немецко-еврейская фамилия Мандельштам переводится с идиша как “ствол миндаля”. Предки, согласно семейной легенде, были выходцами из Испании, и из семьи вышло много известных врачей, физиков, сионистов и общественных деятелей», – вспоминал брат Осипа. Отец Эмиль (Хацкель) Мандельштам, учившийся в юности на раввина, тем не менее отказался от учебы, стал мастером перчаточного дела и перевез семью в Павловск, а потом в Петербург. Мать – Флора Вербловская – выросла в Вильно и получила музыкальное образование. Связь Осипа с родителями была слабой, и со своим еврейством он был в сложных отношениях, воспринимая иудейство как «хаос» – «незнакомый утробный мир, откуда я вышел, которого я боялся, о котором смутно догадывался – и бежал, бежал всегда».
*****
На моём жизненном пути мне так много и существенно помогали евреи, что какой-либо приступ антисемитизма или демонстрации такового были бы с моей стороны актом феноменальной неблагодарности, не знающей границ – так способен был поступить Рихард Вагнер, но отнюдь не я…
Я давно уже был склонен рассматривать еврейство как факт аристократической романтики, а таковым является и германизм. Поэтому я никогда не любил в евреях стремления бежать от собственного ”я”, не любил их ”гениев с подавленными комплексами”, готовых видеть антисемитизм уже в том, что люди отказываются игнорировать такой выдающийся феномен, как еврейство. ( 1921)
*****
Я вижу в сионизме важный исторический процесс национального возрождения одного из древнейших и культурнейших народов мира. Палестина, которая по праву считается колыбелью современного человечества, должна превратиться в еврейский национальный дом, – чтобы еврейский народ мог жить свободно и беспрепятственно создавать для себя и для всего мира великие культурные и человеческие ценности. Я вижу в сионизме культурный фактор большого гуманистического значения. (1927)
*****
Оспаривать право на жизнь одной части всемирного человечества, к тому же той, которая внесла такой большой вклад в основы нашей западной цивилизации, как еврейская, – значит забыть Бога… Я убеждён, что еврейской энергии в земных делах предназначена значительная часть в строительстве и становлении нового социального мира. Ум, опыт страданий этого древнего народа, его духовность и упорство – гарантия того, что его сломить нельзя. Евреи пережили многие бури, и можно не беспокоиться – они переживут также и несправедливости, перед которыми склоняют головы сегодня. (1936)
*****
Антисемитизм – самая глупая позиция, какую может занимать разумный человек. Антисемитизм – это позор для каждого образованного и культурного человека… Антисемитизм – принадлежность всех сегодняшних тёмных, путаных, в большей степени зверских «человеческих качеств», следствие тех мистических представлений, в плену которых находятся массы, антисемитизм – их лозунг. Антисемитизм – не мысль, не слово, у него нет человеческого голоса, он – рев. (1937)
*****
Еврейская раса, как известно, отличается особыми талантами в двух областях: медицине и музыке. Ещё в средние века охотнее всего обращались к еврейскому врачу и более всего ему доверяли…Еврейский врач и сегодня самый мудрый, самый мягкий, самый понимающий и более всего заслуживающий доверия, не говоря уже о великих еврейских исследователях в области медицины, благодетелей человечества, таких, как Эрлих, Август фон Вассерман, чей метод анализа крови завоевал весь мир, и великий исследователь глубин человеческой души Зигмунд Фрейд. Что касается глубин музыки, то здесь, в Америке, живут выдающиеся мастера концертной эстрады, такуе художники, как Менухин, Горовиц, Хейфец, Мильштейн, Шнабель, дирижёры Вальтер и Кусевицкий, Орманди и Штейнберг. И если говорят, что все они – исполнители, только виртуозы, то я назову творческих представителей современной музыки Густава Малера и Арнольда Шенберга. Самый великий исследователь в области теоретической физики нашего века Альберт Эйнштейн, – представитель того человеческого рода, который, по мнению психически неполноценного дурака должен быть уничтожен. (1943)
*****
Нет равного еврейскому народу в самостоятельности, твёрдости, храбрости, а если сегодня эти качества более не могут проявляться, – в стойкости. Он самый упорный народ на земле, он есть, он был, он будет, чтобы прославлять имя Иеговы на все времена. (1944)
P.S. Прочтите интересную статью Е.Берковича ”Томас Манн среди евреев”.
*****
Мальчишки, с которыми я бегал, знали, когда звонят к вечерне, когда – к обедне. Митрошка-кишечник и сам звонил раз – должно быть, в самый маленький колокол. А я не знал, что такое обедня и вечерня, потому что я был еврей (я думал, что обедня это такая долгая, спокойная, сытная, как обед, молитва). Мне совестно было спрашивать мальчиков об этом – я даже немного побаивался церкви и церковного звона. В будни никто на нашей улице не помнил, что я еврей, а в воскресенье и в праздник все мальчики в новой одежде ходили в церковь, а я один с прорехами в штанах стоял у забора и от нечего делать рубил палкой головы лопуху и крапиве. Внутрь церкви я, кажется, никогда не заглядывал. А может быть, мимоходом, вскользь я как-нибудь и заглянул, потому что смутно помню много золота и серебра в темноте и чей-то спокойный, громкий, гудящий голос, который казался мне голосом великана. Мальчики на улице называли меня жидом. Они все были православные. Мне казалось, что они сами себя так назвали из самохвальства. Славным называют человека, когда хвалят его. Правым бывает тот, кто говорит и поступает, как надо. Они, значит, и правые и славные. А что такое жид? Жадина, жаднюга, жила – вот что это такое. Я не знал, как мне дразнить русских мальчишек. Никто на нашей улице еще не придумал для них обидной клички. А если сам выдумаешь, кличка не пристанет. (”Из незавершённого”, 1930 – А.З.)
Комментарий: Потомок знаменитого раввина и талмудиста Ахарона Шмуэля бен Исраэля Койдановера, Маршак в детстве, хоть и недолго, обучался у меламеда. Говорил на иврите, переводил с идиш, публиковаться начал в 1902 году в ежемесячнике “Еврейская жизнь”, сотрудничал с рабочим сионистским движением, сочинял стихи на библейские сюжеты. В юности путешествовал по Святой земле и на пароходе, идущем в Палестину, встретил свою будущую жену – курсистку Софью Мильвидскую. До революции много печатался в национальных еврейских изданиях, во время Великой Отечественной войны сблизился с Еврейским антифашистским комитетом… В 1948-м Маршак написал стихотворение “Памяти Михоэлса” – опубликовано оно было уже после смерти автора; в списках ходил его ответ критикам “Бабьего Яра” Евтушенко; кроме того, Самуил Яковлевич пытался защищать “тунеядца” Бродского…Это не отменяло четырех Сталинских и одной Ленинской премии, двух орденов Ленина, переводов с подстрочника Мао Цзэдуна (великий кормчий не чуждался поэзии). А равно не отменяло благодарности к критику Стасову, опекавшему юного “Маршачка”, дружбы с Твардовским, преклонения перед Горьким. Носителю многовековой еврейской мудрости везло на обладателей широкой русской души.
*****
Ни антисемитом, ни тем более юдофобом Сталин не был. Юдофобия — болезненная ненависть к любому представителю еврейской нации. Так, в своих речах Гитлер и его ближайшие соратники что-нибудь да говорили по «еврейскому вопросу». Удержаться от этого они просто физически не могли. У Сталина этого не было. Нет ни одного высказывания ни в официальных его выступлениях, ни в архивных документах, которое можно было бы процитировать как антисемитскоe. В семье у него было много проблем с мужьями и женами его близких родственников, которые были в браке с евреями. Но он всегда рассматривал конкретно саму проблему без привязки ее к национальности. Например, у дочери Светланы первый поклонник был известный кинорежиссер Алексей Каплер. Как человек Каплер Сталину, несомненно, нравился. Он был одним из создателей фильмов «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918 году», где Сталин был изображен вторым после Ленина деятелем партии… Но как отец Сталин категорически не хотел, чтобы у его дочери были близкие отношения с этим человеком. Сорокалетний Каплер был женат, у него было много любовниц, и, прежде чем отправить его «в места не столь отдаленные», его через работников госбезопасности не раз предупреждали, чтобы он перестал кружить голову 16-летней девушке. Каплер дружеских советов вести себя порядочно не послушал, за что и был отправлен в ссылку в Воркуту на 5 лет. Затем Светлана вышла замуж за Григория Морозова, тоже еврея. Они прожили вместе всего 3 года, у них родился сын. Сталин своего зятя за эти годы ни разу увидеть не пожелал, но на судьбе Морозова это никак не отразилось, он даже закончил престижный МГИМО и сделал хорошую карьеру. ( Еженедельник ”Аргументы и Факты”, 24 декабря 2003 года. Из беседы с Дмитрием Макаровым – А.З.)
Комментарий: Жорес Александрович и Рой Александрович Медведевы родились в Тифлисе. В 1938 году отец братьев – близнецов Медведевых, бригадный комиссар Красной Армии, был арестован. В 1941 году он умер в одном из лагерей Колымы. Реабилитирован посмертно в 1956 году. Мать Медведевых – еврейка. Ж.А.Медведев – известный российский и британский биохимик, геронтолог и историк. Он опубликовал 15 книг по проблемам биохимии и биологии, а также по истории науки и истории СССР, среди них книги о ядерной катастрофе 1957 года на Урале и об аварии на Чернобыльской АЭС в 1986 году. Его труды переводились на разные языки и издавались во многих странах Европы и в Японии. После выхода на пенсию Ж.А.Медведев работает как свободный ученый и занимается активной публицистической и журналистской деятельностью.
*****
Конечно, и оцениваю эту книгу (”Двести лет вместе”- А.З.) отрицательно. С точки зрения и научной, и нравственной это довольно лживая книга. Печально, что такую книгу написал именно Солженицын. Я публично отрицательно отозвался об этой работе, но подробно разбирать ее не стал, поскольку она получила большую прессу, в основном, негативную… Уже 3-я книга «Архипелага» содержит антисемитские выпады, массу ложного с исторической точки зрения материала о евреях. Это — необъективный подход к целому народу. Впрочем, людей с необъективным подходом и к американцам, и к русским, и к евреям довольно много. Это, к сожалению, болезнь нашего времени… Когда я написал очерк ”Железный ястреб” о Лазара Кагановиче, меня не обвиняли в антисемитизме, потому что мы с Жоресом евреи по матери, наши имена упоминаются в «Еврейской энциклопедии». Я оценивал его только как политика, его национальность меня не интересовала. Сам Каганович говорил, что он только коммунист. Сталин тоже от своего грузинства, в общем, открещивался. ( Из интервью в журнале ”Вестник”- Online № 24(335), 26 ноября 2003 года – А.З.)
*****
В России расизма нет. Среди отдельных, как правило, небольших групп людей мы, конечно, наблюдаем националистические настроения. Но как массовое явление расизм у нас в стране не существует. В моем понимании расизм – это стремление изгнать или уничтожить нацию. Применение очень жестких действий по отношению к людям определенных национальностей. Одни не любят евреев, другие поляков, в странах Балтии ненавидят русских, но все это проявление национализма. Расизм же более объемен по содержанию. Есть отдельные уродливые личности, называющие себя расистами, которые избивают и оскорбляют тех, которых они считают не такими, как они. Но бороться с такими невозможно. Таких людей необходимо лечить и помещать в психиатрические клиники, изолировать от общества, если по-хорошему они не понимают.
