Евреи глазами именитых друзей и недругов

Archive for July 18th, 2011

В переводе на иврит опубликованы дневники Рут Майер, уроженки Вены, депортированной в Освенцим в возрасте 22 лет, и погибшей там в ноябре 1942 года.

Рут Майер называют норвежской Анной Франк. Вот запись в ее дневнике от 16 октября 1934 года: «Я хочу стать знаменитой. Не хочу чувствовать себя винтиком в гигантской машине. Не хочу сгинуть в безвестности, как многие. Люди рано или поздно умирают, а я хочу жить! Хочу оставить после себя память. Это должно быть нечто красивое и очень важное».

Эту запись Рут Майер, девочка из интеллигентной ассимилированной еврейской семьи, сделала в 14 лет. Как и большинство ее сверстниц, она строила грандиозные планы на будущее. В течение последующих восьми лет Рут заполнила 1100 страниц своего дневника и написала 300 писем. В своих записях она размышляет на литературные и философские темы, рассказывает, как живется при нацистском режиме. Безответная любовь, первый сексуальный опыт, страх, стыд, отчаяние — все это Рут в красках описывает в своем дневнике, ставшем свидетелем как всех ее бед, так и радостей.

22-летняя Рут встретила свою смерть в газовой камере Освенцима. Ее дневники почти полвека хранились в доме ее возлюбленной, норвежской поэтессы Гюнвор Хофмо, с которой она познакомилась в последние месяцы жизни. Записки Рут, сделанные в основном на немецком языке, были найдены вскоре после смерти Хофмо в 1995 году.

Почти 10 лет понадобилось, чтобы собрать записи Рут воедино. Работа была полностью завершена после того, как нашлись ее письма — их все это время хранила ее семья. В 1999 году книга под названием «Дневники Рут Майер: Жизнь девочки-подростка в годы нацистской оккупации» вышла в свет в Норвегии, спустя 10 лет ее перевели на английский. Недавно дневники норвежской Анны Франк были изданы и на иврите.

Записи Рут указывают на противоречивость ее натуры, выражавшуюся в том, что она была желанным объектом для мужчин, в то время как ее саму в большей степени привлекали женщины. Симпатии к сионизму, желание уехать на родину предков сочетались в ней с резким неприятием иудейской религии, а любовь к жизни — с не раз высказывавшимся желанием умереть.

Отец Рут умер, когда ей было 13 лет. Трагедия оставила глубокий след в ее душе. Три года спустя она написала в своем дневнике: «Вчера я лежала на повозке с сеном, смотрела на небо и думала о том, что же такое смерть. Как было бы здорово, если бы люди могли рождаться заново, возвращаться в этот мир, ведь жить — это так чудесно. Если же это невозможно, то какое счастье, что мы хотя бы когда-то были живыми: любовались солнцем, цветами, лесами, любили. Если мы все это уже видели, зачем жить снова?»

Прочитав письма-соболезнования, которые ее мать получили в связи с кончиной отца, Рут написала: «Меня удручает, что люди могут писать такие бессмысленные и глупые вещи. Грустно осознавать, что когда-нибудь такие же никчемные послания будут отправлены после их кончины. Мне становится тошно от одной лишь мысли, что вот такие письма-соболезнования — это все, что остается в этом мире после человека».

Размышления Рут об эфемерности жизни порой трансформировались в яростное желание прожить ее в полную силу. «В этой жизни мы должны ориентироваться на все красивое и хорошее. Не нужно ждать, что все придет само. Если человек ждет от жизни слишком многого, его непременно постигнет разочарование. Если же вы будете смотреть на жизнь без чрезмерных иллюзий, мир откроется вам во всех его красках», — написала она в мае 1937 года. Пять месяцев спустя Рут добавила: «Иногда мне кажется, что жизнь так мимолетна, и все, что так дорого моему сердцу, завтра может просто-напросто исчезнуть. Сгнить в могилу. Очень тяжело об этом думать. Это страшно. И еще: каждый человек должен быть любим, ведь жизнь слишком коротка».

Уже к ноябрю того же года настроение Рут заметно меняется, она начинает смотреть на вещи сквозь призму смерти: «Как же приятно гулять по улицам, просто ходить и смотреть по сторонам. Бродить, засунув руки в карманы, и радоваться жизни. Вот кто-то играет на шарманке. А вот бабушка сидит с внуком и ждет, когда придет его мама. Как же так, неужели этот счастливый невинный ребенок родился для того, чтобы убивать? Его будут подстрекать к совершению убийства, и однажды он тоже умрет, умрет от снаряда, и в свои последние минуты будет звать свою мать. Я поняла это в одну секунду. Совершенно внезапно».

«Мне кажется неестественным, что жизнь — это лишь то, что нам отмерено, то есть какие-то 50-70 лет. Быть может, я хочу прожить гораздо больше, — продолжает Рут, — быть может, я хочу что-нибудь создать — написать, нарисовать. Быть может, я проживу прекрасную жизнь… Желаю счастья тому, кто прочтет это после моей смерти. В смерти нет никакого смысла. Я буду бороться за лучший мир. Я обещаю, и я сдержу свое слово».

В марте 38-го нацисты оккупировали Австрию. 5 октября Рут написала: «Раннее утро, на улице ни души. Вот идет молодой, элегантно одетый еврей. Тут же появляются двое эсесовцев. Оба бьют его по лицу, он хватается за голову и шатаясь идет дальше. Объясните мне, 18-летней Рут Майер, как такое возможно? Погромы, избиения, грабежи, разбитые окна — все это не так страшно, как вот этот удар по лицу… Если есть на свете Б-г, то он отомстит, и отомстит кровью».

«Что вам еще нужно? — продолжает Рут, — режьте мне вены, чтобы оттуда вылилась вся моя еврейская кровь. Вы свиньи. Если вы читаете это, давайте, хватайте меня за волосы, бейте — я в вашем распоряжении. Слушайте джаз, наслаждайтесь жизнью. Ведь это огромное удовольствие! Я начисто забыла, что в мире все еще есть поля, золотые колосья, солнце, нежный ветер, звезды, голубое небо. Теперь это все так далеко».

Обстановка накалилась и достигла своего пика в конце 1938 года. Причиной тому стала печально известная Хрустальная ночь. «Они били нас! Вчера была самый ужасный день в моей жизни. Теперь я знаю, что такое погром, знаю, на что способны люди, созданные по образу и подобию Б-жьему. Через дорогу стоит грузовик, полный евреев. Они стояли покорно, словно овцы, обреченные на заклание. Это зрелище я не забуду никогда. Мы побежали домой, будто животные, которых вот-вот растерзают, и укрылись наверху».

Вскоре Рут добавила к этой записи следующий комментарий: «Они могут заставить нас носить желтую звезду на одежде, но не могут лишить достоинства, того, что заложено у нас глубоко внутри. Вот и бьют от ярости витрины».

Погромы разбудили в Рут, воспитывавшейся в абсолютно ассимилированной семье, еврейское самосознание. Об этом свидетельствует запись, сделанная ею в конце ноября 1938 года: «Быть в полной безопасности и чувствовать себя человеком — вот что значит для меня Земля Обетованная. Жизнь в Англии, Франции, Америке — не более, чем жизнь чужака-эмигранта. Кому, как не нам, немецким евреям, знать в конце 1938 года, что такое жизнь чужака? Сойдя на палестинскую землю, мы разрыдаемся, словно обретшие мать дети, больные, усталые и изможденные».

Сестра Рут Майер, Юдит, спустя два месяца уехала из Вены благодаря операции по эвакуации еврейских детей из зоны нацистской оккупации «Киндертранспорт», в рамках которой тысячи детей и подростков нашли убежище в Англии. «Бабушка и мама плачут, — описывает Рут отъезд сестры, — маленькие мальчики и девочки стоят с рюкзаками и чемоданами в руках… Поцелуй на прощание, еще один, еще. Сердце разрывается при виде этой картины. “Мама, — говорю я, — посмотри, ведь это наша молодежь, еврейская молодежь. Они пойдут вперед с высоко поднятой головой и своими собственными руками построят новую жизнь”».

Мама и бабушка Рут вскоре тоже уехали в Англию. Рут отказалась ехать с ними: она была уверена, что не найдет там никакого занятия, кроме работы прислуги. В конце января 1939 года Рут переехала в Осло: приятель отца согласился приютить ее в своем доме. В ее жизни были и другие мужчины: учитель латинского языка и известный скульптор, у которого она работала натурщицей. Отношения Рут с норвежцами были полны страсти, безрассудства и ненависти.

Майер больше никогда не виделась со своей семьей. Единственным способом общения с мамой, сестрой и бабушкой были бесчисленные письма, свидетельствовавшие о том, как тяжело и одиноко ей живется. «Когда вы не пишете, мне кажется, что мы безумно далеки друг от друга, — пишет Рут сестре в октябре 1939 года, — я чувствую, что нас связывает лишь тонкая нить… Когда я разглядываю ваши фотографии, мне кажется, что я совсем вас не знаю. Трудно поверить, что мы когда-то жили вместе».

«Вы становитесь для меня какими-то вымышленными героями, — признается Рут в январе 1940 года, — мысль о том, что мы снова будем вместе, слишком прекрасна, чтобы быть правдой. Тем не менее, только эта мысль дает мне силы думать о будущем. Как страшно, когда нет возможности увидеть близких. Ничего не поделаешь. Я живу только мыслью о нашей встрече».

Рут слишком поздно поняла, что, переехав в Норвегию, совершила роковую ошибку. «Мой переезд в Норвегию — ошибка века. Мне нужно убираться отсюда», — пишет она.

В отношениях с Хофмо Майер чувствовала себя очень комфортно — и это при том, что однажды она угодила из-за нее в больницу: врачи диагностировали нервный срыв

В апреле 1940 года Норвегию оккупировали нацисты. Королевский двор и правительство бежали в Лондон. В стране установился пронацистский режим коллаборациониста Квислинга. Несмотря на протесты общественности и церкви, евреи Норвегии подверглись жестоким преследованиям. Половина еврейского населения Норвегии (около 800 человек) погибла от рук нацистов.

Осенью 1942 года примерно 500 евреев Осло были арестованы и на корабле отправлены сначала в немецкий Штеттин (ныне польский Щецин) а затем в Освенцим. В их число попала и Рут Майер. Свое последнее послание Хофмо Рут выцарапала на стенке судна: «Я думаю, это правильно, что все так вышло. Почему мы не должны страдать, в то время, как остальным так плохо?»  Jewish.ru