Archive for March 7th, 2010
*****
ЕВРЕЙСКОМУ НАРОДУ
Народу, что векам дал гениев великих,
Народу, что несет из тьмы глухих времен
Высокий, честный дух среди наветов диких, –
Глубокий мой поклон.
Нас хлеб один вскормил, одни вспоили воды,
Делили братски мы и радость и печаль.
И за страну свою, за цвет ее свободы
Нам жизнь отдать не жаль.
Наступят снова дни, ясны и тиховейны –
Борьба кровавая победы близит час,
И будут нам сиять великий Маркс и Гейне,
И вам – пророк Тарас.
Пусть буря зла, как зверь, мы с бурею поспорим,
В огне, в дыму боев отважно мы идем.
С усмешкой мудрою, как старый Мойхер-Сфорим,
Как Шварцман ваш – с мечом!
Чем мы тесней идем, тем этот миг скорее
В сиянье радужном сквозь тьму и кровь придет…
Не умирать, а жить, украинцы, евреи!
Да здравствует народ! (1942)
Комментарий: При жизни автора это стихотворение на украинском языке так никогда и не было опубликовано. Для советского еврейства наступили тяжелые времена, повсюду рыскали в поимках “космополитов” и “националистов”. Кстати, сам Рыльский также подвергся обвинениям в национализме – украинском, разумеется, и его творение “Еврейскому народу” оказалось опальным. Даже в восьмидесятые годы, когда в Киеве выходило монументальное собрание сочинений Максима Рыльского в двадцати томах, “бдящие” чиновники от литературы это стихотворение не пропустили. И только уже в перестроечный период – 1988 году, когда вышел 19-й том собрания сочинений, “Еврейскому народу” опубликовали в виде комментария к письму Рыльского Хаиму Лойцкеру. Так через 46 лет это стихотворение пришло к украинскому читателю благодаря архиву поэта, хранящемуся в отделе рукописей Института литературы имени Т.Г. Шевченко Академии Наук Украины.
***** Во мне бурлит смешение кровей… Признаюсь, по отцу я чисто русский. По матери, простите, я – еврей. А быть жидом в стране родимой грустно. Разорван в клочья бедный организм. В какой борьбе живет моя природа! Во мне слились в объятьях “сионизм” навек с “Союзом русского народа”. То хочется мне что-то разгромить, то я боюсь, как бы не быть мне битым. Внутри меня семит с антисемитом, Которых я не в силах помирить.
- ( Из выступления в г.Самаре. Опубликовано в одной из
- местных газет – А.З. )
*****
…А правда, что лет через двести,
в чужие заброшен края,
в каком-нибудь бедном предместьи
родится такой же, как я?
И звать его будут Наумчик –
со мною один к одному,
и мама матросский костюмчик
на праздник оденет ему,
а папа посадит на плечи
и сына возьмёт на парад,
где слышатся громкие речи
и красные флаги горят.
Пусть мальчик приколет к матроске
значок «Осоавиахим»,
и пусть не вспухают желёзки
и папа не будет глухим…
Безоблачных дней перекличка,
гуляния, смех, беготня…
У мальчика будет сестричка –
такая же, как у меня.
И вот ему пять с половиной,
он весел и счастлив, но вдруг
события хлынут лавиной,
начнётся война, и вокруг –
страдания, кровь, канонада,
ничто не имеет цены…
Не надо, не надо, не надо,
прошу вас – не надо войны!..
Проклятье страданьям и войнам!
Пусть мальчик живёт без тревог,
он вырастет сильным и стройным,
как я бы хотел, но не смог…
И, Боже мой, как это просто –
молить, чтоб, не ведая зла,
сестра его до девяноста,
а может – и больше, жила,
и помнить печальную участь
моей незабвенной сестры –
как рано, страдая и мучась,
ушла она в антимиры…
Потомок времён беспокойных,
мой тёзка, мой юный двойник –
о смерти, о боли, о войнах
пускай он узнает из книг,
пусть только приятные вести
придут вместо горя и слёз!
Я думаю, лет через двести
решится еврейский вопрос,
и мальчик в году незнакомом
не выберет долгий маршрут
за вузовским синим дипломом –
туда, где евреев берут,
не будет сносить унижений,
не станет искать миражи,
не спросит себя: «Неужели
весь мир утопает во лжи?»,
и, вырвав из жизни страницу,
всё бросив, с детьми и женой
не пустится в путь за границу
на поиски правды иной.
А впрочем, чего мы дуреем,
уйдя от разбитых корыт?..
Пускай он не будет евреем,
двойник, что меня повторит.
Я с детства приписан к еврейству –
такой мне достался чертёж, –
к погромам, упрёкам, злодейству,
ну – я, но ему-то за что ж?..
Не надо ни Вены, ни Рима,
ни прочих ненужных затей!
Судьба моя – неповторима,
кто будет завидовать ей?
И все мы, признаться по чести,
плывём по волнам бытия…
…А правда, что лет через двести
родится такой же, как я?..
*****
Вот вам жизненная драма, зов судьбы, накал страстей:
У пророка Авраама долго не было детей.
Со своей супругой Саррой прожил восемьдесят лет,
Вот уж Сарра стала старой, но детей всё нет и нет.
А у них была служанка, как оно водилось встарь,
Молодая египтянка с редким именем Агарь.
И без всяких “how are you”, “I love you” и “just a joke”
Переспал пророк с Агарью, родился у них сынок –
Не вода текла по жилам у седого старика!
И назвали Измаилом Авраамова сынка.
Тут же сразу – крики, свары с поминанием чертей:
В чём причина, что у Сарры почему-то нет детей?
И Агарь, поддавши жару в разгоревшийся сыр-бор,
Свысока глядеть на Сарру стала с некоторых пор.
Но средь этого кошмара Бог сказал: “Хала-бала!”,
И тогда старушка Сарра тоже сына родила!
Он отмечен Божьим знаком будет много лет спустя.
И назвали Исааком Авраамово дитя.
Вот как полон чудесами Ветхий божеский Завет!
Впрочем, вы уже и сами этот знаете сюжет –
Всё предписано судьбою. Дальше дело было так.
Враждовали меж собою Измаил и Исаак,
И давно понять пора бы: Измаил был бит не раз,
От него пошли арабы – хуммус, алгебра, Хамас,
А цветок оранжереи – Исаак – был весь в отца,
От него пошли евреи – Ойстрах, шекели, маца.
Оба – дети Авраама, но заклятые враги!
Жизнь сурова и упряма, ей перечить не моги.
О, библейские масштабы! Сколько лет прошло с тех пор,
А евреи и арабы всё ведут жестокий спор –
За высокую идею, куст, что был неопалим,
Самарию, Иудею и за Иерусалим.
Мы живём, растём, стареем, чтим незыблемый завет,
А измученным евреям от арабов жизни нет.
Нам кощунствовать негоже, но весь этот тарарам
Заварил – прости нас, Боже! – прародитель Авраам.
Мозг ли был подёрнут хмарью, или белый свет немил?
Не сношался б он с Агарью – не родился б Измаил,
Значит, не было б арабов, вообще о них забудь!
Мир без ихних шиш-кебабов обошёлся б как-нибудь.
Полон взор картиной странной: проживает без хлопот
На земле обетованной Богом избранный народ,
Не тревожат слух “Кассамы”, не звучит “аллах акбар”,
Ни Аль-Кайды, ни Осамы, ни хиджабов и шальвар,
И куда ни кинешь глазом, всюду тишь и благодать,
А уж всякой нефти с газом – налетай, кому продать!
Что бы стоило пророку не снимать свои штаны?
И евреи бы, нивроку, жили мирно, без войны,
Всё досталось бы не зря им, прекратился б кавардак.
И ООН бы на Израиль не навешивал собак.
Жизнь – подобье лотереи, неудач – не перечесть.
Так что, граждане евреи, принимайте всё, как есть.
Что упало, то пропало, мир – отнюдь не Божий храм.
Но не спите с кем попало, как наш предок Авраам!..
*****
где сугробы снега намели,
как живётся вам, братья и сёстры,
рабиновичи русской земли?
Пой, Кобзон! Философствуй, Жванецкий!
Веселите угрюмый народ!
Злобный дух юдофобский, советский,
не ушёл и вовек не уйдёт.
Пусть пока лишь слова, не каменья,
но дойдёт и до них, не дремли!
Где вы, крестники батюшки Меня,
рабиновичи русской земли?
От курильской гряды до Игарки,
от Игарки до химкинских дач –
скрипачи, хохмачи, олигархи,
как жуётся вам русский калач?
Домоглись ли, чего ожидали?
Уважаемы, вхожи в кремли?
Ничего, что зовут вас жидами,
рабиновичи русской земли?
Ничего, что вокруг благочинность
и не зверствует правящий класс,
только, что бы в стране ни случилось,
всё смахнут непременно на вас?
Жаль, что предков печальную участь
вы надолго в себе погребли.
Ничему вас погромы не учат,
рабиновичи русской земли.
Вы пройдёте дорогою терний,
будет злым и жестоким урок,
не помогут ни крестик нательный,
ни фамилии, взятые впрок.
Кнут найдётся – была б ягодица!
Под весёлый припев “ай-люли”
продолжайте цвести и плодиться,
рабиновичи русской земли…
*****
“Родство по крови образует стаю,
Родство по слову создаёт народ.”
Александр Городницкий
“Людей объединяет не кровь, текущая
в жилах, а кровь, которая течёт из жил.”
Юлиан Тувим
Я мысленно историю листаю
и думаю, что всё – наоборот:
родство по слову образует стаю,
родство по крови создаёт народ.
Хватает мне и горя, и веселья,
и счастье не обходит стороной,
я тоже – из народа Моисея,
навек мы кровью связаны одной.
Живу, спешу, судьбу свою верстая,
а время каждый шаг мой сторожит:
вослед за мною мчится волчья стая,
которая в родстве по слову “жид”.
Среди врагов, среди подонков лживых,
покуда мир наш злобы не изжил,
и я в родстве, но не по крови в жилах –
по крови, вытекающей из жил.
Когда вся жизнь наполнена кошмаром,
когда слова противны естеству,
родства по слову мне не нужно даром,
родство по крови – то, чем я живу.
*****
*****
Имею честь принадлежать
к тому гонимому народу,
которого в огонь и в воду
всегда пытались затолкать.
И он тонул, и он горел,
и падал, погибая в гетто…
Но выполз я на свет в то лето, –
чтоб жить! – из груды мертвых тел.
И кто-то: «Слава Богу, дышит…» –
сказал и дал глоток воды…
Картину страшную беды
Когда еще Шагал напишет?
Как отразит на полотне
трагедию и боль народа,
которому в своей стране
была запрещена свобода?..
Имею честь принадлежать
к тому великому народу! (1990)
*****
В старом оркестре
с маленькой скрипкой своей
Остался на месте
этот последний еврей.
Зал замирает перед полетом смычка.
Души терзает музыки вечной тоска.
Было в оркестре
много друзей-скрипачей.
Остался на месте
этот последний еврей.
Кто-то в Израиль уехал,
играет в кафе.
Кого-то изгнали –
тоже по пятой графе.
Музыки крылья.
В зале стоит тишина…
Что натворила сама ты с собою,
страна?
Разве воскреснешь,
лучших теряя детей?..
В старом оркестре остался
последний еврей. (1993)
*****
Птица вскрикнула. Ветка хрустнула.
Облака из Припяти пьют.
Песню старую, песню грустную
два седых еврея поют.
Молча слушаю у порога я
этот древний, как мир, мотив.
А слова непонятны многие
и звучат, мне душу смутив.
Песня старая, песня грустная,
может, скажешь ты, почему
понимаю я песни русские,
а еврейскую – не пойму.
Я не знал букваря еврейского
и к незнанью давно привык.
Что ж ты с детства в память не врезался,
мой картавый родной язык?
Мой истерзанный и затравленный,
мой расстрелянный, но живой,
ты звучи над юными травами
и народа седой головой…
Пьют из Припяти звезды летние.
Облака ушли далеко.
И поют свои песни бессмертные
Перец Маркиш и Лев Квитко.
Грозный серп срезал оба колоса,
срезал столько колосьев вокруг.
И жемчужный голос Михоэлса
захлебнулся от черных вьюг.
Мой язык, как чисты слова твои,
на года лишенные прав.
Воскресают твои глашатаи,
беззаконья закон поправ,
И, найдя в себе пересыхающий
слов еврейских прозрачный родник,
повторяю я: “Надо, товарищи,
знать и помнить родной язык!”(2003)
P.S. Для любознательных. ”Еврейская тема в творчестве Давида Симановича”.
*****
Нельзя смолчать и не ответить. Нет!
Над Бабьим яром, страшною могилой,Стоял поэт. Он головой поник.
Затем в стихах со страстностью и силой
Сказал о том, что пережил в тот миг.
Над пылкой фразой желчный взгляд разлит.
В стихах есть тоже пафос, страстность, сила.
Летят слова: “пигмей”, “космополит”.
Что вас взбесило? То, что Евтушенко
Так ужаснул кровавый Бабий яр?
А разве в вас фашистские застенки
Не вызывали ярости пожар?
Или погромщик с водкою и луком
Дороже вам страданий Анны Франк?
Иль неприязнь к невинным узким брюкам
Затмила память страшных жгучих ран?
Прикрывшись скорбью о парнях убитых,
О миллионах жертв былой войны,
Вы замолчали роль антисемитов,
Чудовищную долю их вины.
Да, парни русские герои были,
И правда, что им метрики – листок.
Но вы бы, Марков, метрики спросили –
Так и читаю это между строк.
И потому убитых вы не троньте –
Им не стерпеть фальшивых громких слов.
Среди голов, положенных на фронте,
Немало и еврейских есть голов.
Над Бабьим яром памятников нету,
И людям непонятно – почему.
Иль мало жертв зарыто в месте этом?
Кто объяснит и сердцу, и уму?
А с Евтушенко – каждый честный скажет:
Интернационал пусть прогремит,
Когда костьми поглубже в землю ляжет
Последний на земле антисемит.
1961 (ответ Алексею Маркову – А.З.)
*****
Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи рано лысеют,
Евреи больше воруют…
Евреи – люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам топгует в рабкопе.
Я всё это слышал с детства,
Скоро совсем постарею,
Но всё никуда не деться
От крика: ”Евреи,евреи!”
Не торговавши ни разу,
Не воровавши ни разу,
Ношу в себе, как заразу,
Проклятую эту расу.
Пуля меня миновала,
Чтоб говорилось нелживо:
”Евреев не убивало!
Все воротились живы!”(1953)
*****
Созреваю или старею –
Прозреваю в себе еврея.
Я-то думал, что я пробился.
Я-то думал, что я прорвался.
Не пробился я, а разбился,
Не прорвался я, а сорвался.
Я, шагнувший ногою одною
То ли в подданство,
То ли в гражданство,
Возвращаюсь в безродье родное,
Возвращаюсь из точки в пространство.
*****
Незаметно время здесь идет.
Как романы, сводки я листаю.
Достаю пятьдесят третий год –
Про погоду в январе читаю.
Я вставал с утра пораньше – в шесть.
Шел к газетной будке поскорее,
Чтобы фельетоны про евреев
Медленно и вдумчиво прочесть.
Разве нас пургою остановишь?
Что бураны и метели все,
Если трижды имя Рабинович
На одной сияет полосе?
*****
А нам, евреям, повезло.
Не прячась под фальшивым флагом,
на нас без маски лезло зло,
оно не притворялось благом.
Ещё не начинались споры
в торжественно-глухой стране.
А мы – припёртые к стене –
в ней точку обрели опоры.
Как убивали мою бабку
Как убивали мою бабку?
Мою бабку убивали так:
Утром к зданию горбанка
Подошел танк.
Сто пятьдесят евреев города
Легкие
От годовалого голода,
Бледные от предсмертной тоски,
Пришли туда, неся узелки.
Юные немцы и полицаи
Бодро теснили старух, стариков
И повели, котелками бряцая,
За город повели, далеко.
А бабка, маленькая, словно атом,
Семидесятилетняя бабка моя,
Крыла немцев, ругала матом,
Кричала немцам о том, где я.
Она кричала:
– Мой внук на фронте,
Вы только посмейте,
Только троньте! Слышите, наша пальба слышна!
Бабка плакала и кричала,
И шла.
Опять начинала сначала
Кричать.
Из каждого окна
Шумели Ивановны и Андреевны,
Плакали Сидоровны и Петровны:
– Держись, Полина Матвеевна! Кричи на них! Иди ровно!
Они шумели: – Ой, що робыть
З отым нимцем, нашим ворогом!
Поэтому бабку решили убить,
Пока еще проходили городом.
Пуля взметнула волоса.
Выпала седенькая коса.
И бабка наземь упала.
Так она и пропала.
ЖИДОВКА
Прокламация и забастовка,
Пересылки огромной страны.
В девятнадцатом стала жидовка
Комиссаркой гражданской войны.
Ни стирать, ни рожать не умела,
Никакая не мать, не жена –
Лишь одной революции дело
Понимала и знала она.
Брызжет кляксы чекистская ручка,
Светит месяц в морозном окне,
И молчит огнестрельная штучка
На оттянутом сбоку ремне.
Неопрятна, как истинный гений,
И бледна, как пророк взаперти,-
Никому никаких снисхождений
Никогда у нее не найти.
Только мысли, подобные стали,
Пронизали ее житие.
Все враги перед ней трепетали,
И свои опасались ее.
Но по-своему движутся годы,
Возникают базар и уют,
И тебе настоящего хода
Ни вверху, ни внизу не дают.
Время все-таки вносит поправки,
И тебя еще в тот наркомат
Из негласной почетной отставки
С уважением вдруг пригласят.
В неподкупном своем кабинете,
В неприкаянной келье своей,
Простодушно, как малые дети,
Ты допрашивать станешь людей.
И начальники нового духа,
Веселясь и по-свойски грубя,
Безнадежно отсталой старухой
Сообща посчитают тебя.
Все мы стоим того, что мы стоим,
Будет сделан по-скорому суд –
И тебя самое под конвоем
По советской земле повезут.
Не увидишь и малой поблажки,
Одинаков тот самый режим:
Проститутки, торговки, монашки
Окружением будут твоим.
Никому не сдаваясь, однако
(Ни письма, ни посылочки нет!),
В полутемных дощатых бараках
Проживешь ты четырнадцать лет.
И старухе, совсем остролицей,
Сохранившей безжалостный взгляд,
В подобревшее лоно столицы
Напоследок вернуться велят.
В том районе, просторном и новом,
Получив как писатель жилье,
В отделении нашем почтовом
Я стою за спиною ее.
И слежу, удивляясь не слишком –
Впечатленьями жизнь не бедна,-
Как свою пенсионную книжку
Сквозь окошко толкает она. (1963)
Комментарий: Уже в перестройку вокруг стихов Смелякова вспыхнула новая дискуссия. «Новый мир» решил тогда из наследия поэта опубликовать некоторые его стихи. Этому стихотворению дали название «Курсистка», слегка переделав его начало. По-видимому редакция опасалась, что читатели западозрят журнала и автора в антисемитизме.
Бухенвальдский набат
Люди мира, на минуту встаньте!
Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон –
Это раздается в Бухенвальде
Колокольный звон, колокольный звон.
Это возродилась и окрепла
В медном гуле праведная кровь.
Это жертвы ожили из пепла
И восстали вновь, и восстали вновь!
И восстали,
И восстали,
И восстали вновь!
Сотни тысяч заживо сожженных
Строятся, строятся в шеренги к ряду ряд.
Интернациональные колонны
С нами говорят, с нами говорят.
Слышите громовые раскаты?
Это не гроза, не ураган –
Это, вихрем атомным объятый,
Стонет океан, Тихий океан.
Это стонет,
Это стонет
Тихий океан!
Люди мира, на минуту встаньте!
Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон –
Это раздается в Бухенвальде
Колокольный звон, колокольный звон.
Звон плывет, плывет над всей землею,
И гудит взволнованно эфир:
Люди мира, будьте зорче втрое,
Берегите мир, берегите мир!
Берегите,
Берегите,
Берегите мир!
1958
*****
Всё будет хорошо
Вы скажете: бывают в жизни шутки,
Поглаживая бороду свою…
Но тихому еврейскому малютке
Пока еще живется, как в раю.
Пока ему совсем еще не худо,
А даже и совсем наоборот.
И папа, обалдевший от Талмуда,
Ему такую песенку поет:
Припев:
«Все будет хорошо, к чему такие спешки?
Все будет хорошо, и в дамки выйдут пешки!
И будет шум и гам, и будет счет деньгам.
И дождички пойдут по четвергам».
Но все растет на этом белом свете.
И вот уже в компании друзей
Все чаще вспоминают наши дети,
Что нам давно пора «ауфвидерзейн».
И вот уже загнал папаша где-то
Все бебихи мамаши и костюм,
Ведь Моне надо шляпу из вельвета —
Влюбился Моня в Сару Розенблюм.
Припев.
Вы знаете, что значит пожениться,
Какие получаются дела.
Но почему-то вместо единицы
Она ему двойняшек родила.
Теперь уже ни чихни, ни засмейся —
Шипит она, холера, как сифон.
И Моня, ухватив себя за пейсы,
Заводит потихоньку патефон.
Припев.
Пятнадцать лет он жил на честном слове,
Худее, чем портняжная игла,
Но старость, как погромщик в Кишиневе,
Ударила его из-за угла.
И вот пошли различные хворобы:
Печенка, селезенка, ишиас…
Лекарство все равно не помогло бы,
А песня помогает всякий раз.
Припев.
Но таки да случаются удачи.
И вот уже последний добрый путь:
Две старые ободранные клячи
Везут его немножко отдохнуть.
Всегда переживает нас привычка.
И может быть, наверно, потому
Воробышек — малюсенькая птичка —
Чирикает на кладбище ему:
Припев.
«Все будет хорошо, к чему такие спешки?
Все будет хорошо, и в дамки выйдут пешки!
И будет шум и гам, и будет счет деньгам.
И дождички пойдут по четвергам».
БиБиСи сообщает, что британские ученые сумели доказать, что племена Лемба в Зимбабве и Южной Африке являются прямыми потомками древних иудеев.
80 тысяч членов племени не едят свинину, носят головной убор, напоминающий традиционную еврейскую кипу, и обозначают могилы умерших Звездой Давида. Мужчинам делают обрезание, что нехарактерно для других этнических групп, населяющих регион.
Британские ученые проверили анализ ДНК большого количества Лемба, и подтвердили их “семитское происхождение”. Более того, члены касты жрецов имеют ДНК, сходные с линией еврейских проповедников Леви.
У Лемба есть тайный религиозный язык, состоящий из смеси иврита и арабского, что доказывает, с точки зрения ученых, что предки племени прибыли на территорию Зимбабве с Аравийского полуострова, возможно, из Йемена.
В центре верований Лемба – религиозный предмет, являющийся копией Ноева Ковчега и называющийся нгома лугунду. Согласно устной традиции племени, несколько предков племени начали долгое путешествие из Аравии в Африку 2,5 тысячи лет назад, неся с собой нгома лугунду. Талисман был утерян в 70-х годах, однако в 2007 британский специалист по Лемба профессор Тудор Парфетт случайно обнаружил его в Хараре. 07.03 16:31 MIGnews.com
