Archive for the ‘11. Еврейская тематика в русской поэзии и песне’ Category

*****

Дробицкий яр.

Увалы Дробицкого Яра
огнем осеннего пожара испепеляюще горят.
В траве и ветках дикой груши
парят расстрелянные души,
горюют, молятся, скорбят.
Вот этот кустик цвета меди
носил когда-то имя Мендель,
он был сапожник и трепач.
Тот одуванчик на полянке
никто иной, как ребе Янкель,
весёлый харьковский скрипач.
В ромашке – призрак человека;
библиотекарша Ревекка
вдыхает солнечную пыль.
А там, в круженьи листьев прелых,
танцет вечный танец “Фрейлехс”
босая девочка Рахиль.
“Жи-ды!..” – предатели орали,
когда толпу фашисты гнали
сюда, на тракторный завод.
Людей в евреях отрицая,
толкали в яму полицаи
калек, и старцев, и сирот.
Как вещий символ катастрофы,
мать восходила на Голгофу,
собой прикрывши малыша.
Хор автоматов монотонно
отпел библейскую Мадонну,
Мольбы и выкрики глуша.
Я-тот малыш, и невидимкой
лежу с убитыми в обнимку
в том окрававленном яру.
С презрительной нашивкой “юде”
среди затравленного люда.
Я – мертв…И дважды не умру.
Давным-давно все это было…
Но черносотенного пыла
не оградили реки слез.
Не жаль погромщикам усилий,
чтоб в старом эйхмановском стиле
еврейский разрешить вопрос.
На склонах Дробицкого Яра
от оружейного угара
еще туманится роса.
И тридцать тысяч монолитно,
как поминальную молитву
возносят к небу голоса

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Мне когда-то песню пела мама.
И припев, звеневший на губах,
в память мою врезался упрямо:
«Чири-бири, чири-бири, бах!»
Чири-бири…Все мы жили-были
и носили меты под ребром.
Чири-бири…Нас жестоко били,                                                                                                                                       учинив расправу и погром.
Чири-бири…Языка лишили.
«Бей жидов!» – писали на столбах.
Чири-бири…Втихаря душили.
Чири-бири, чири-бири, бах!
Чири-бири…Мы сдыхали в гетто,
унося в очах безмолвный страх.
Чири-бири… Истлевали где-то
в безымянных ямах и ярах.
Чири-бири…Стали пеплом жестким
в жарких топках лагерных печей.
Чири-бири…Оплывали воском
поминальных трепетных свечей.
Чири-бири…Гнили мы в Сибири
с номерами на холсте рубах.
Били-били нас, да не добили.
Чири-бири, чири-бири, бах!
Чири-бири… В простеньком мотиве –
бесприютный материнский клич.
Чири-бири…Дочка в Тель-Авиве,
сын – в Париже, внук – на Брайтон-бич.
Чири-бири… Понесли по свету
мы тавро изгойское во лбах
Чири-бири… Чем дышать поэту?
Чири-бири, чири-бири, бах!

РУССКАЯ ГАРМОШКА В ТЕЛЬ-АВИВЕ

В центре Тель-Авива – русская гармошка!
То вздохнет лениво, то всплакнет немножко…
Музыкант нежданно в знойный вечер долгий,
в землях Иордана загрустил по Волге.
Вроде бы не старый, да в морщинах скулы.
Может, из Самары, может быть, из Тулы…
Братцы, я не знаю, хорошо иль плохо,
что попал в Израиль гармонист Тимоха.
Только б слушал вечно, как седой мужчина
возле семисвечья плачет про лучину.
Здесь, где чтят евреи Тору с праотцами,
по равнине реет тройка с бубенцами.
И гремит игриво над травой росистой
в центре Тель-Авива бубенец российский.
Царство берендеев, сосны да березы…
А у иудеев – на ресницах слезы.
Лей нам радость в уши, гармонист Тимошка:
пусть сближает души русская гармошка.
Улицею Герцля уношу я горечь.
Эх, не рви мне сердце, Тимофей Григорьич!

*****

Гренландский кит, владыка океана,
Раз проглотил пархатого жида.
Метаться начал он туда-сюда,
на третий день владыка занемог,
но вот жида переварить не мог.

И так Россия – о, сравненье жутко! –
И ты, как кит умрешь
От несварения желудка.

P.S. За что расстреляли антисемита

Зов озера

Памяти жертв фашизма       Певзнер 1903, Сергеев 1934,       Лебедев 1916, Бирман 1938,       Бирман 1941, Дробот 1907…

Наши кеды как приморозило.
Тишина.
Гетто в Зозере. Гетто в озере.
Три гектара живого дна.
Гражданин в пиджачке гороховом
зазывает на славный клев,
только кровь на крючке его крохотном,
кровь!
“Не могу, — говорит Володька, –
а по рылу — могу, это вроде как
не укладывается в мозгу!
Я живою водой умоюсь,
может, чью-то жизнь расплещу.
Может, Машеньку или Мойшу
я размазываю по лицу.
Ты не трожь воды плоскодонкой,
уважаемый инвалид,
ты пощупай ее ладонью – болит!
Может, так же не чьи-то давние,
а ладони моей жены,
плечи, волосы, ожидание
будут кем-то растворены?
А базарами колоссальными
барабанит жабрами в жесть
то, что было теплом, глазами,
на колени любило сесть…”
“Не могу, — говорит Володька, –
лишь зажмурюсь –
в чугунных ночах,
точно рыбы на сковородках,
пляшут женщины и кричат!”
Третью ночь как Костров пьет.
И ночами зовет с обрыва.
И к нему

*****

Зачем мне считаться шпаной и бандитом –
Не лучше ль податься мне в антисемиты:
На их стороне хоть и нету законов, –
Поддержка и энтузиазм миллионов.
Решил я – и, значит, кому-то быть битым,
Но надо ж узнать, кто такие семиты, –
А вдруг это очень приличные люди,
А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет!
Но друг и учитель – алкаш в бакалее –
Сказал, что семиты – простые евреи.
Да это ж такое везение, братцы, –
Теперь я спокоен – чего мне бояться!
Я долго крепился, ведь благоговейно
Всегда относился к Альберту Эйнштейну.
Народ мне простит, но спрошу я невольно:
Куда отнести мне Абрама Линкольна?
Средь них – пострадавший от Сталина Каплер,
Средь них – уважаемый мной Чарли Чаплин,
Мой друг Рабинович и жертвы фашизма,
И даже основоположник марксизма.
Но тот же алкаш мне сказал после дельца,
Что пьют они кровь христианских младенцев;
И как-то в пивной мне ребята сказали,
Что очень давно они бога распяли!
Им кровушки надо – они по запарке
Замучили, гады, слона в зоопарке!
Украли, я знаю, они у народа
Весь хлеб урожая минувшего года!
По Курской, Казанской железной дороге
Построили дачи – живут там как боги…
На все я готов – на разбой и насилье, –
И бью я жидов – и спасаю Россию! (1964)

*****

Мишка Шифман башковит –
У него предвиденье.
«Что мы видим, – говорит, –
Кроме телевиденья?
Смотришь конкурс в Сопоте –
И глотаешь пыль,
А кого ни попадя
Пускают в Израиль!»
Мишка также сообщил
По дороге в Мнёвники:
«Голду Меир я словил
В радиоприемнике…»
И такое рассказал,
До того красиво! –
Что я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я –
Говорю: «Моше Даян –
Сука одноглазая, –
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон, –
Ну, а где агрессия –
Там мне не резон».
Мишка тут же впал в экстаз –
После литры выпитой –
Говорит: «Они же нас
Выгнали с Египета!
Оскорбления простить
Не могу такого, –
Я позор желаю смыть
С Рождества Христова!»
Мишка взял меня за грудь:
«Мне нужна компания!
Мы ж с тобой не как-нибудь –
Здравствуй – до свидания, –
Побредем, паломники,
Чувства придавив!..
Хрена ли нам Мнёвники –
Едем в Тель-Авив!»
Я сказал: «Я вот он весь,
Ты же меня спас в порту.
Но одна загвоздка есть:
Русский я по паспорту.
Только русские в родне,
Прадед мой – самарин, –
Если кто и влез ко мне,
Так и тот – татарин».
Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой – прочь сомнения:
У него евреи сплошь
В каждом поколении.
Дед параличом разбит, –
Бывший врач-вредитель…
А у меня – антисемит
На антисемите.
Мишка – врач, он вдруг затих:
В Израиле бездна их, –
Гинекологов одних –
Как собак нерезаных;
Нет зубным врачам пути –
Слишком много просится.
Где на всех зубов найти?
Значит – безработица!
Мишка мой кричит: «К чертям!
Виза – или ванная!
Едем, Коля, – море там
Израилеванное!..»
Видя Мишкину тоску, –
А он в тоске опасный, –
Я еще хлебнул кваску
И сказал: «Согласный!»
…Хвост огромный в кабинет
Из людей, пожалуй, ста.
Мишке там сказали «нет»,
Ну а мне – «пожалуйста».
Он кричал: «Ошибка тут, –
Это я – еврей!..»
А ему: «Не шибко тут!
Выйди, вон, из дверей!»
Мишку мучает вопрос:
Кто тут враг таинственный?
А ответ ужасно прост –
И ответ единственный:
Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу,-
Мишка пьет проклятую, –
Говорит, что за графу
Не пустили – пятую. (1972)

*****

Он был хирургом – даже нейро,
Специалистом по мозгам.
На съезде в Рио-де-Жанейро
Пред ним все были мелюзга.

Всех, кому уже жить не светило,
Превращал он в нормальных людей.
Но огромное это светило,
К сожалению, было – еврей.
В науке он привык бороться,
И за скачком всегда скачок.
Он одному землепроходцу
Поставил новый мозжечок.

Всех, кому уже жить не светило,
Превращал он в нормальных людей.
Но огромное это светило,
К сожалению, было – еврей. (1967)

*****

Наш киль скользит по Дону ли, по Шпрее,
По Темзе ли, по Сене режет киль?
Куда, куда вы, милые евреи,
Неужто к Иордану в Израиль?

Оставя суету вы
и верный ваш кусок,
И — о! — комиссионных ваших кралей,
Стремитесь в тесноту вы,
в мизерный уголок,
В раздутый до величия Израиль!

Меняете вы русские просторы,
Лихую безнадежность наших миль
На голдомеирские уговоры,
На этот нееврейский Израиль?! (1972)

           Комментарий:  Дед Высоцкого, Вольф Шалиомович Высоцкий, не унаследовал бизнес родственников (торговля чаем)- в 1911-м году он приехал из Бреста-Литовского в Киев получить образование. Он учился в юридическом, коммерческом институтах, а позже закончил еще и Киевский институт народного хозяйства. Здесь он познакомился с Дорой Евсеевной Бронштейн – будущей медсестрой, жгучей брюнеткой с пылающими глазами. Дора была дочерью богатого житомирского помещика Евсея Бронштейна. Она закончила киевскую фельдшерско-акушерскую школу. Здесь, в Киеве, Вольф Шалиомович стал Владимиром Семеновичем, Дора – Ириной Алексеевной (хотя она несколько раз меняла имена и становилась то Ираидой, то Иродиадой). В 1915-м году у молодой семейной пары родился сын Семен – отец поэта. В 1918-м году – сын Алексей.

P.S. Прочитайте. Еврейская тема в творчестве В. Высоцкого.

P.S. Послушайте песню Высоцкого ”Антисемиты”

*****

Ой, не шейте вы, евреи, ливреи,
Не ходить вам в камергерах, евреи!
Не горюйте вы зазря, не стенайте, —
Не сидеть вам ни в Синоде, ни в Сенате.

А сидеть вам в Соловках да в Бутырках,
И ходить вам без шнурков на ботинках,
И не делать по субботам лехаим,
А таскаться на допрос с вертухаем.

Если ж будешь торговать ты елеем,
Если станешь ты полезным евреем,
Называться разрешат Рос… синантом
И украсят лапсердак аксельбантом.

Но и ставши в ремесле этом первым,
Все равно тебе не быть камергером
И не выйти на елее в Орфеи…
Так не шейте ж вы ливреи, евреи! (1964)

*****

Нам сосиски и горчицу -
Остальное при себе,
В жизни может все случиться -
Может "А", а может "Б". 

Можно жизнь прожить в покое,
Можно быть всегда в пути...
Но такое, но такое!
Это ж - Господи, прости! 

Дядя Леша, бог рыбачий,
Выпей, скушай бутерброд,
Помяни мои удачи
В тот апрель о прошлый год, 

В том апреле, как в купели,
Голубели невода,
А потом - отголубели,
Задубели в холода! 

Но когда из той купели
Мы тянули невода,
Так в апреле приуспели,
Как, порою, за года! 

Что нам Репина палитра,
Что нам Пушкина стихи:
Мы на брата - по два литра,
По три порции ухи! 

И айда, за той, фартовой,
Закусивши удила,
За той самой, за которой
Три деревни, два села! 

Что ни вечер - "Кукарача"!
Что ни утро, то аврал!
Но случилась незадача -
Я документ потерял! 

И пошел я к Львовой Клавке:
- Будем, Клавка, выручать,
Оформляй мне, Клавка, справки,
Шлепай круглую печать! 

Значит, имя, год рожденья,
Званье, член КПСС,
Ну, а дальше - наважденье,
Вроде вдруг попутал бес. 

В состоянии помятом
Говорю для шутки ей:
- Ты, давай, мол, в пункте пятом
Напиши, что я - еврей! 

Посмеялись и забыли,
Крутим дальше колесо,
Нам все это вроде пыли,
Но совсем не вроде пыли
Дело это для ОСО! 

Вот прошел законный отпуск,
Начинается мотня.
Первым делом, сразу допуск
Отбирают у меня. 

И зовет меня Особый,
Начинает разговор:
- Значит, вот какой особый,
Прямо скажем, хитрожопый,
Прямо скажем, хитрожопый
Оказался ты, Егор! 

Значит все мы, кровь на рыле,
Топай к светлому концу!
Ты же будешь в Израиле
Жрать, подлец, свою мацу! 

Мы стоим за дело мира,
Мы готовимся к войне!
Ты же хочешь, как Шапиро,
Прохлаждаться в стороне! 

Вот зачем ты, вроде вора,
Что желает - вон из пут,
Званье русского майора
Променял на "пятый пункт"! 

Я ему, с тоской в желудке,
Отвечаю, еле жив:
- Это ж я за ради шутки,
На хрена мне Тель-Авив! 

Он как гаркнет: - Я не лапоть!
Поищи-ка дураков!
Ты же явно хочешь драпать!
Это видно без очков! 

Если ж кто того не видит,
Растолкуем в час-другой,
Нет, любезный, так не выйдет,
Так не будет, дорогой! 

Мы тебя - не то что взгреем,
Мы тебя сотрем в утиль!
Нет, не зря ты стал евреем!
А затем ты стал евреем,
Чтобы смыться в Израиль! 

И пошло тут, братцы-други,
Хоть ложись и в голос вой!..
Я теперь живу в Калуге,
Беспартийный, рядовой! 

Мне теперь одна дорога,
Мне другого нет пути:
- Где тут, братцы, синагога?!
Подскажите, как пройти! 

1972

P.S. Прочитайте. Валерия Новодворская об Александре Галиче.

ПОЛНАЯ ЛУНА

Когда в ее власти приказывать водам,

Едва ли вы будете удивлены,

Что мальчик в Литве под ночным  небосводом

Бродил, зачарован сияньем луны.

В местечке зима. И заснежена тропка,

И лунному я улыбаюсь лучу.

И собственной тени, чернеющей робко,

Приветливо «шолом алейхем» шепчу.

И, кажется, ярче луна не блестела,

И хоть собирайте иголки – светло.

Лицо запрокинув, я чувствую – тело

Само лучезарность в луче обрело.

И вдруг, замирая от внутренней дрожи,

Затерянным в мире себя сознаю…

Кто эту молитву услышит?.. И всё же

Я должен закончить молитву мою.

Но смыслом она наполняется новым,

И сами собой произносят уста:

«Родные мне люди, пусть будет  светло вам!

Вам – “шолом алейхем”, родные места!»

Спросите меня – объяснил бы едва ли

Те слезы, когда поздравлял с полнотой

Луну, и приветствие губы шептали

Родному местечку в ночи золотой.

А нынче июль – околдовано лето,

И тонет в сияньи – куда ни взгляну,

И каждая ветка к сиянью воздета.

Я вновь с полнотой поздравляю луну.

Хоть те же слова в полнолунье воскресли,

Молитва иной на устах предстает –

И как не заметить отличия, если

Иголки уже собирает не тот.

Но я не хочу поступиться ни словом,

И к небу молитвенно взор подниму:

«Родные мне люди, пусть будет светло вам!

Вам – “шолом алейхем” и миру всему!» (1958)

                                                                       Перевод Валерия Слуцкого

*****

Я – поле, минами обложенное,
Туда нельзя, нельзя сюда.
Мне тратить мины не положено,
Но я взрываюсь иногда.
Мне надоело быть неискренним
И ездить по полю в объезд,
А заниматься только рысканьем
Удобных безопасных мест.
Мне надоело быть безбожником.
Пора найти дорогу в Храм.
Мне надоело быть заложником
У страха с свинством пополам.
Россия, где моё рождение,
Где мои чувства и язык,
Моё спасенье и мышление,
Всё, что люблю, к чему привык.
Россия, где мне аплодируют,
Где мой отец и брат убит.
Здесь мне подонки вслед скандируют
Знакомое до боли: ”жид!!!”
И знаю, как стихотворение,
Где есть смертельная строфа,
Анкету, где, как преступление,
Маячит пятая графа.
Заполню я листочки серые,
На всё, что спросят, дам ответ,
Но, что люблю, во что я верую,
Там нет таких вопросов, нет!
Моя Россия, моя Родина,
Тебе я не побочный сын.
И пусть не всё мной поле пройдено,
Я не боюсь смертельных мин.

P.S. Послушайте эпиграммы Гафта в его же исполнении

*****

Ой, бедный городишко наш горит!
Злыми черными ветрами
Раздуваясь, крепнет пламя;
В небе, в поле, под ногами
Всё вокруг горит!
Горит, братья, горит!
Городок наш бедный весь горит!
Языки огня и пыли
Городок уж поглотили –
Ветры рыщут на могиле,
Город весь горит!
Горит, братья, горит!
Миг – и будет весь наш город смыт.
Городок наш вместе с нами –
Превратится в прах и пламя,
Встанут черными ночами
Груды мертвых плит.
Горит, братья, горит!
Наша жизнь зависит лишь от нас,
Если город вам свой дорог,
Так спасайте сами город
И гасите прямо сейчас,
Чтоб огонь погас!
Так себя спасайте сами
Средь горящих плит
И гасите, братья, пламя!
Город наш горит!

Kомментарий: Столяр Мордехай Гебиртиг жил в Кракове и сочинял песни. И слова, и музыку. Нот он не знал, он наигрывал свои мелодии на простой флейте, а его друг – поляк Юлиан Гофман – записывал ноты. Его дочь сохранила эти записи, и благодаря ей они дошли до нас. Погиб в Краковском гетто . Он был одним из самых известных авторов песен в еврейском мире 20-30-х годов. Писал он на своем родном языке идиш, опираясь на еврейскую народную мелодику. Был Гебиртиг членом социал-демократической партии, и в песнях его немало говорится о тяжелой доле рабочих и необходимости борьбы за свои права. Песни Гебиртига распространялись по всему еврейскому миру, дошли и до Америки. Многие из них стали народными, их поют в разных странах, где есть еврейские общины. Евреям советского и постсоветского пространства они были знакомы в исполнении сестер Бэрри. Это наиболее известная песня Гебиртига, ставшая гимном польского еврейского Сопротивления, с которой шли в бой повстанцы Варшавского гетто – “Эс брэнт” – Горит, братья, горит!

*****
…И вновь, как седые евреи,
Воскликнем, надеждой палимы,
И голос сорвется, слабея:
На будущий – в Ерусалиме!

Тюремные кружки содвинув,
Осушим их, чокнувшись прежде.
Ты смыслишь что-либо в винах?
Нет слаще вина надежды!

Товарищ мой! Будь веселее!
Питаясь перловкой, не манной,
Мы все ж, как седые евреи,
В свой край верим обетованный.

Такая уж вот порода!
Замучены, нищи, гонимы.
Все ж скажем в ночь Нового года:
На будущий – в Ерусалиме! (1937)

Комментарий: Гинзбург не получила еврейского образования, но черпала силы в своей принадлежности к еврейскому народу. Описывая перепитии с устройством Васи в школу, она писала: «Во мне бушевала кровь моих неведомых дедов и бабок. Тех самых, которые были готовы обходиться без супа лишь бы вырастить учёных детей». Сидя в ярославской одиночке, она написала такие новогодние стихи. Книга Евгении Гинзбург — драматическое повествование о восемнадцати годах тюрем, лагерей и ссылок, потрясающее своей беспощадной правдивостью и вызывающее глубочайшее уважение к силе человеческого духа, который не сломили страшные испытания. “Крутой маршрут” — захватывающее повествование о безжалостной эпохе, которой не должно быть места в истории человечества.

У евреев сегодня праздник.
Мы пришли к синагоге с Колькой.
Нешто мало их били разве,
А гляди-ка – осталось сколько!
Русской водкой жиды согрелись,
И, пихая друг друга боком,
Заплясали евреи фрейлехс
Под косые взгляды из окон.

Ты проверь, старшина, наряды,
Если что, поднимай тревогу.
И чему они, гады, рады?
Всех ведь выведем понемногу.
Видно, мало костям их прелось
По сырым и далёким ямам.
Пусть покуда попляшут фрейлехс –
Им плясать ещё, окаянным!

Выгибая худые выи,
В середине московских сует,
Поразвесив носы кривые,
Молодые жиды танцуют.
Им встречать по баракам зрелость
Да по кладбищам – новоселье,
А евреи танцуют фрейлехс,
Что по-русски значит – веселье. (1964)
*****

Неторопливо истина простая
В реке времён нащупывает брод:
Родство по крови образует стаю,
Родство по слову – создаёт народ.
Не оттого ли, смертных поражая
Непостижимой мудростью своей,
Бог Моисею передал скрижали,
Людей отъединяя от зверей.
А стае не нужны законы Бога:
Она живёт Завету вопреки.
Там ценятся в сознании убогом
Лишь цепкий нюх да острые клыки.
Своим происхождением – не скрою –
Горжусь и я, родителей любя.
Но если Слово разойдётся с Кровью,
Я СЛОВО выбираю для себя.
И не отыщешь выхода иного,
Какие возраженья ни готовь:
Родство по слову порождает СЛОВО,
Родство по крови – порождает кровь!

*****

Поминальная идишу

Только наружу из дому выйдешь,
Сразу увидишь:
Кончился идиш, кончился идиш,
Кончился идиш.
В Чешских Градчанах, Вене и Вильно,
Минске и Польше,
Там, где звучал он прежде обильно,
Нет его больше.

Тех, кто в местечках некогда жил им,
Нет на погостах, –
В небо унес их черный и жирный
Дым Холокоста.
Кончили разом пулей и газом
С племенем мерзким,
Чтоб не мешала эта зараза
Неbrew с немецким.

То, чем гремели некогда Зускин
Или Михоэлс,
Перемогая словом изустным
Время лихое,
То, чем и Маркиш пели и Шолом
Птицей на ветке,
Бывшее ярким, стало дешевым,
Сделалось ветхим.

В книге потомков вырвана с корнем
Эта страница
С песней о том, как Ицик упорно
Хочет жениться.
В будущем где-то жизни без гетто
Им пожелай-ка!
Тум, балалайка, шпиль, балалайка,
Штиль, балалайка.

Те, в ком когда-то звонкое слово
Зрело и крепло,
Прахом безмолвным сделались снова,
Горсткою пепла.
Пыльные книги смотрят в обиде
В снежную замять.
Кончился идиш, кончился идиш, –
Вечная память!.. (2001)

* * *

Год за годом
Все дороже мне
Этот город, что сердцу мил.
Я последний еврей в Воложине
И меня зовут Самуил.

Я последний еврей в Воложине
И меня зовут Самуил.
Всю войну прошел, как положено,
Ордена свои заслужил.

Босоногое детство ожило
И проносится надо мной,
Было семь синагог в Воложине
В 41-ом перед войной.

Понапрасну со мною спорите,
Мол, не так уж страшна беда.
От поющих на идише в городе
Не осталось теперь следа.

До сих пор отыскать не можем мы
Неопознанных их могил.
Я последний еврей в Воложине
И меня зовут Самуил.

Одиноким остался нынче я
И от братьев своих отвык.
Я родные забыл обычаи,
Я родной позабыл язык.

Над холмами и перелесками
К югу тянутся журавли.
Навсегда имена еврейские
С белорусской ушли земли.

Я последний еврей в Воложине,
Мне девятый десяток лет,
Не сегодня, так завтра тоже я
Убиенным уйду во след.

Помоги, всемогущий Боже, мне,
Не хватает для жизни сил.
Я последний еврей в Воложине,
И меня зовут Самуил.

* * *

Жизнь, как лето, коротка,
Видишь, я не знаю языка
Идиш – достояние моего предка,
Да и слышал я его редко.
Не учил его азы – грустно,
Мой единственный язык – русский.
Но, состарившись, я как скрою
Расхожденье языка с кровью?..
Мой отец перед войной
С мамой говорил на нем порой – мало.
Чтобы я их разговор не понял.
Это все я до сих пор помню.
Я не знаю языка, значит
Не на нем моя строка плачет.
Не на нем моя звенит песня,
И какой же я аид, если
Позабыл я своего деда,
Словно нет мне до него дела?
Вдаль уносится река – жарко.
Я не знаю языка – жалко.

*****