 У евреев много недостатков. Истинных и мнимых. Тех, что приписывают им антисемиты, и тех, что они сами вменяют себе с не меньшей щедростью (особенно в Израиле): самобичевание — наша национальная черта. Можно дискутировать, какой из них и вправду им присущ, а какой — досужая выдумка, невинное преувеличение, явный бред или намеренная напраслина.Но есть один — совершенно бесспорный.
Во-первых, он зафиксирован в самом авторитетном для пока еще большинства населения Европы и Америки документе — Библии, или, по-нашему, Торе.
Во-вторых, он определен самым компетентным из мыслимых источников — Богом.
Согласно Книге, именно Бог назвал евреев «народом жестоковыйным». И не раз, а раз пять — если исходить только из письменной Торы (а у нас есть еще и устная). Каждый раз — в отрицательной коннотации, как упрек.
Что такое «жестоковыйность»? В переводе с высокопарного библейского — это упрямство.
Да, евреи — упрямый народ. Упрямство присуще ему от рождения — Бог свидетель. Еврейское упрямство — неопровержимый факт. Наш родовой знак — упорствовать в своем, грести против течения, идти не в ногу, плыть поперек, быть не как все, действовать вопреки общепринятому и очевидному.
Но евреи не были бы евреями, если бы не пытались обратить этот недостаток в достоинство. Вся еврейская история, множество еврейских биографий, а с недавних пор и еврейская география — свидетельства еврейского упрямства.
Легче всего проиллюстрировать это примерами из науки, но, несмотря на обилие еврейских имен в списке нобелевских лауреатов, несмотря на Эйнштейна, Фрейда, Менделя, Бора и прочих великанов, наука — область для сравнения некорректная. В ней главные открытия — независимо от национальной принадлежности авторов — совершаются благодаря упрямству и нарушению канонов.
Возьмем не столь очевидное и более близкое мне — события политической истории, или еще ближе — сионизма, Израиля, тем более, что это и по времени нам ближе.
Здесь все, чего ни коснись, — производное еврейского упрямства.
Почему внезапно возникшая мечта венского журналиста, шокированного делом Дрейфуса, Теодора Герцля, его (не новая, кстати) идея о том, что единственное спасение евреев от антисемитизма — их собственная страна, вдруг овладела массами и сдвинула их с насиженных мест?
На взгляд из сегодняшних прагматичных времен, большинство его действий отдают наивностью и дилетантизмом. Ничего не должно было получиться. Его главные труды — брошюра в 60 страниц на безупречном немецком «Еврейское государство», прожект о том, что бы мы сделали, если бы у нас было то, чего нет, и роман «Альтнойланд» («Старая новая родина»), чистая утопия в стиле Кампанеллы. Как случилось, что первая взорвала весь тогдашний еврейский мир и ею пользовались как лоцией в построении реального еврейского государства, а эпиграф ко второму — «Если вы захотите, все это не будет сказкой» — стал не только лозунгом всемирного сионистского движения, но и сегодняшним ориентиром для израильтян?
Любопытно, что основоположник сионизма сам поначалу не был сионистом. Палестина рассматривалась им в качестве одной из альтернатив. Сионистом Герцль стал под влиянием своих русских соратников. И они же не давали ему свернуть с пути истинного, когда у него не хватало терпения стоять на своем (он готов был пойти на предложение англичан — создать автономный еврейский анклав в Уганде), у них упрямства хватило.
Пока Герцль упорствовал в стремлении заручиться поддержкой сионистского проекта от монархов европейских держав, а они отмахивались от него, как от городского сумасшедшего, русские евреи начали движение снизу — поехали.
В страну мечты. В никуда. Палестина была дыра дырой. Ни воды, ни земли, ни лесов, ни дорог — безжизненные пустыни и малярийные болота. Земледелие здесь считалось нерентабельным. Коровы доились, как козы. Шейхи-землевладельцы жили вдалеке — Дамаске и Бейруте. Кочевники-бедуины промышляли разбоем. Немногочисленные местные феллахи знали, что почвы эти бесплодны.
Еврейские пионеры-поселенцы не знали вообще ничего и работать на земле не умели. Только очень хотели. Половина из них сбегала в города и за границу, половина от оставшейся половины помирала от малярии. Как из этого всего родилось сельское хозяйство, считающееся одним из лучших в мире, — отдельная история. Про упрямство и одержимость.
Про то же — возрождение языка. Белорусский еврей, Лейзер-Ицхок Перельман, который, эмигрировав в 1881 году в Палестину, стал Элиэзером Бен-Йегудой, — туберкулезник, недоучившийся врач, филолог-самоучка — зажегся идеей вернуть к жизни мертвый язык — иврит. Две тысячи лет на нем только молились. Все это было чистой воды упрямство, и дом Бен-Йегуды долгое время оставался единственным в стране, где говорили только на иврите. Но ему повезло с таким же одержимым народом: не прошло и двух десятилетий — на иврите заговорила вся еврейская Палестина.
Так же было провозглашено еврейское государство в 1948-м. Бен-Гурион настоял — вопреки всем объективным условиям. Лучший британский полководец, великий стратег, герой Второй мировой — победитель Роммеля, командующий сухопутными войсками союзников в Европе, фельдмаршал Монтгомери предрекал, что войска арабских стран сомнут новорожденную еврейскую армию, почти ополчение, за две недели. Война за Независимость длилась дольше. И победил в ней Израиль.
Похожая ситуация была в 1967-м. Весь арабский мир уже праздновал скорое уничтожение Израиля, а западный готовился его оплакивать, впрочем, не помогая. Когда в самый канун войны глава израильской компартии Моше Снэ пришел к советскому послу в Тель-Авиве Дмитрию Чувахину с последней попыткой уговорить приструнить арабов, тот только посмеялся: «Ну, сколько ваш Израиль продержится? Пять часов? Два дня? Или целых три?» Тогда война продлилась шесть дней, ее и назовут Шестидневной.
Так же происходило с уничтожением ядерного реактора в Ираке в 1981-м. Американцы об этом слышать не хотели, угрожали эмбарго (а потом и ввели). Глава Моссада категорически возражал. Глава оппозиции, «отец» израильского ядерного проекта Шимон Перес уговаривал премьера Бегина отменить операцию (чем привел его в ужас — Перес о ней не должен был знать). Но упрямый Бегин отдал приказ. Американцы поблагодарили израильтян только через десять лет, когда начали операцию «Буря в пустыне» — она была бы невозможна, будь у Саддама ядерное оружие.
Конечно, упрямство — еврейская национальная черта. Со стороны она часто выглядит ужасно. Вызывает непонимание, раздражение, стимулирует антисемитские настроения, как говорят (хотя для антисемитизма, как правило, не нужны причины). Но она, во-первых, нам присуща, и от этого действительно избавиться трудно, а во-вторых, часто становится условием выживания. Это у нас не только в истории, это у нас в крови.
В жизни мне приходится чаще всего общаться на иврите, русском, английском, могу и на румынском. На всех этих языках я говорю с акцентом, чего совершенно не стесняюсь, хотя и сознаю, что представляю очень удобную мишень для пародистов, чем они не избегают пользоваться (у нас в Израиле, чем выше заберешься, тем активнее тебя стараются поддеть). Но родной мой язык — идиш, язык евреев Восточной и Западной Европы, теперь почти забытый.
Я родился и вырос в Кишиневе. Там идиш знали многие, однако во времена моего детства и юности — тогда антисемитские настроения были сильны — старались говорить на нем только дома.
Демонстрировать свое еврейство считалось неприличным, а то и небезопасным. К чести моих родителей, они этого не признавали. Помню такой эпизод. Мне лет десять. Едем с родителями в троллейбусе на задней площадке, салон переполнен. Они говорят между собой на идише. Народ прислушивается, оглядывается на них, начинает сторониться, новые пассажиры, войдя и осознав ситуацию, стараются побыстрее протиснуться вперед. Папа с мамой, конечно, замечают это. И начинают говорить громче. Я, ребенок, чувствую, как сгущается атмосфера. Вокруг нас образуется свободное пространство, взгляды всего троллейбуса устремлены в нашу сторону. Так мы и доехали до своей остановки, оставаясь в центре внимания. Вышли — и ни слова об этом, как будто ничего не произошло. Это был мне урок. Я часто вспоминаю его и когда участвую в дискуссиях и переговорах за границей. Израиль — мой дом, моя страна — уже не только по праву рождения, проживания и гражданства. Смею надеяться, я и сам кое-что для нее сделал, чего-то в ней достиг, и еще надеюсь сделать многое, в меру сил и возможностей. Нигде я себя не чувствовал, да и не мог бы чувствовать настолько своим.
Поэтому реагирую совершенно спокойно и равнодушно, когда меня попрекают тем, что я не такой, как все, как другие, веду себя не так, как кому-то хотелось бы, а в силу собственного разумения, характера, политической и человеческой позиции.
Когда я стал (вопреки желанию очень многих) министром иностранных дел, эти претензии усилились. Кому-то не нравится, что внешнеполитическое ведомство возглавил не уроженец страны, особенно «русский», глава партии, значительная часть избирателей которой — выходцы из бывшего СССР, что по происхождению не принадлежу к истеблишменту. На это я вообще не обращаю внимания, тем более, что и признаваться в этом прямо рискуют немногие.
Гораздо существеннее — моя политическая позиция. Хотя и ей часто находят объяснение в моем советском прошлом: дескать, мы, «русские», заражены имперским духом, не желаем ни в чем уступать, и принципы западной либеральной демократии нам чужды. Меня попрекают моим упрямством — теперь уже в политике.
Я действительно не скрываю своих правых взглядов. Я действительно не считаю, что стратегия бесконечных уступок — территориальных и политических — путь к миру. Опыт Израиля последних десятилетий свидетельствует как раз об обратном. А события «арабской весны» доказали окончательно, что не Израиль и не палестино-израильский конфликт — главная проблема и причина нестабильности на Ближнем Востоке.
Я действительно живу в поселении на территории Иудеи, которую на Западе почему-то считают исконно арабской землей, что, по крайней мере, некорректно. И это действительно мой принципиальный выбор.
На днях одна израильская журналистка спросила меня в интервью, не смущало ли моих западных коллег — глав внешнеполитических ведомств, что я, министр иностранных дел Израиля, живу в поселении, которое, как она полагает, они считают незаконным.
Я ее, кажется, удивил, когда объяснил на конкретных примерах моего общения и с госсекретарем США, и с министрами иностранных дел ведущих европейских держав: я вызываю повышенный интерес у них именно тем, что другой, свою позицию они и так знают — им важно понять другую.
Это оборотная, внешняя сторона еврейского упрямства: она не только помогает выживать нам, она вызывает уважение у других.
Мне за нее не стыдно. Как не было стыдно мальчику из кишиневского троллейбуса за своих родителей, громко разговаривавших на идише.
Авигдор Либерман
|
