*****
Я выросла в доме, где не было другого языка, кроме русского, в синагогу я попала впервые, в первый и единственный раз в жизни, как это ни странно, в Петербурге ( Л.Г. родилась и детство провела в Одессе – А.З.), синагога для родителей была воспоминанием детства — и не знаю, приятным ли. У меня были гувернантки – немки, которые в простоте душевной водили меня в кирху по воскресениям и выучили читать «Отче наш» перед сном. Родители знали об этом и с беспринципностью, свойственной еврейской интеллигенции, посмеивались не то над немками, не то надо мной, не то над собой. И все же, если передо мной человек, «скрывающий свое еврейское происхождение», меня передергивает от очевидной безнравственности поступка…
Из благоразумия, из атавизма или из мнительности — я, человек русского языка, русских вкусов и русской культуры и, смею думать, абсолютной преданности русской культуре, — именую себя в анкетах еврейкой, — все это не заботясь о тонкостях различия между расой, национальностью, гражданством и вероисповеданием…Безнравственно скрывать не только свое еврейское происхождение, но и свое еврейское имя, прячась за псевдонимом…Я, может быть, взяла бы себе псевдоним, если бы я не была еврейкой. В еврейских псевдонимах — всегда дурной привкус. В них неизбежно есть что-то от фальшивого вида на жительство… Так еврейское начало сознания, переплетаясь с другими, оказывается формотворческим. В других психологических комбинациях оно деструктивно. Еврей с установкой на тотальную ассимилюцию переживает порой своё происхождение как обузу и помеху. Он стесняется. К этому типу принадлежит Пастернак. У него был еврейский комплекс (у Кафки тоже) – разновидность комплекса неполноценности, распаляемый антисемитизмом, самым победоносным, не только фактическим, но и психологическим врагом ассимиляции…Он был убеждён, что ассимиляция не только необходимость, но совершившийся факт. Но на антисемитизм он отвечал не гордостью или злобой, а реакцией первородной вины, неполноценности, неудостоенности…Еврей, кое происхождение было для Пастернака унижением, а принадлежность к русскому национальному типу – сублимацией. Он мерил эти данные разной мерой. Национальное самоопределение без языка и культуры – бесплодно.
Евреям, участвующим в русском культурном процессе, иудаизм присущ в разных дозах. От напряжённого национального самосознания до ассимилированности, более или менее полной. Сильная еврейская окраска в прозе Бабеля. Сложно обстоит с Мандельштамом. Мандельштам мыслил культурами. Иудаизм для него одна из культур (как и католичество, лютеранство), но она на особом положении личного, интимного опыта, уходящего корнями в младенчество…
В диаспоре безъязыковое национальное сознание как-то может существовать, если существует еврейская община как социальная единица. У нас её нет, и с еврейским самосознанием надо ехать в Израиль и искать там язык и родину. Так же, как у меня есть внешние расовые признаки, так, вероятно, есть еврейские черты ума и характера. Но это факт биологический; у меня они не социализированы, не подняты до структурного смысла. И я знаю, что ношу в себе частицу судьбы и мысли русской интеллигенции. А противоречие всё же не отпускает: есть рефлексы, точно срабатывающие на антисемитизм. Чувство общественного приличия запрещает увиливать от своего происхождения. Нельзя находиться в положении человека, который сегодня говорит: «я русский», а завтра может стать объектом еврейского погрома, который, кстати, нам упорно обещают соответственным образом настроенные неформалы. ( Из дневников 1927 – 1989 годов. Опубликовано в конце 1993 года – А.З.)
