Государственный еврейский театр принадлежит к числу самых увлекательных, но и самых трагических легенд советского театра, советской театральной истории. Его подчас переплетают, путают с театром «Габима», который в середине 20-х годов прошлого века вынужденно уехал за рубеж и обосновался в Израиле. Но судьба ГОСЕТа была иной, хотя он формировался в контексте тех же театральных исканий, в которых формировался и «Габима», в контексте исканий, которые были пробуждены революционным временем 20 – 30-х годов в советской России. Это было удивительное время – время пробуждения национального самосознания. Еврейство в революции обрело очень многое. Как известно, черту оседлости отменили после февральской революции, и именно после этого молодые еврейские революционеры стали задавать тон в политической и культурной жизни России. Естественно, что у народа, который долгие десятилетия, даже столетия жил отверженным на территории Российской империи, возникла потребность в художественном самовыражении. И это предопределило рождение ГОСЕТа – театра, который, с одной стороны, впитывал все, что было в большой культуре, разумеется, и в классической еврейской литературе, возникшей за тысячелетия до новой эры; с другой стороны, он, конечно, выражал дух идишистской культуры, которая существовала в Европе, преимущественно в Германии, Польше, а позже – в России. Версии идиша в Европе были разными, а болгарские евреи, например, говорят на чистейшем кастильском наречии ХIV – ХV веков, которым они овладели перед тем, как их изгнали из Испании. Идишистская культура в России – не то же самое, что в других странах Европы. Это живая культура, в которой было намешано всякое-разное. Заметный след в ней оставил образ юга России, Малороссии, что повлияло, безусловно, и на русскую литературу ХХ столетия. Эта новая идишистская культура рвалась навстречу новому зрителю, новой публике, однако по-прежнему говорящей на идише, публике, которая была заворожена новыми возможностями, открывшимися ей благодаря социалистической революции. Эта публика хотела осознать свое прошлое, но и в известном смысле проститься с ним…Трагедия этого театра была связана с трагедией евреев в Советской России. И это естественно: в Советском Союзе позже, уже во время войны, начиная с 1943 года, антисемитизм стал очень важной тенденцией в политической жизни. Вторая половина 40-х была отмечена знаменитыми процессами, связанными с космополитизмом, где евреям была уготована роль жертв. Трагедия ГОСЕТа была еще и в том, что публика стала бояться ходить в этот театр. Мои родители и старшие коллеги вспоминают, как это было уже в 47-м – 48-м годах. Они боялись идентифицировать себя как евреев. Это вполне объяснимо, тем более после убийства Михоэлса, после того как был арестован Зускин и его товарищи, после разгрома Еврейского антифашистского комитета. И еще евреи стали стесняться собственного происхождения.
Напомню, что ГОСЕТ закрыли по удивительному определению: как театр, который не пользуется интересом у публики. Это явилось одним из самых серьезных аргументов, который выдвигался тогда, помимо всех прочих, связанных с идеологией: публика перестала ходить, не для кого играть – этим и аргументировали закрытие театра. Конечно, это была трагедия и для евреев-зрителей, и для евреев-артистов. Потом, в 50-е годы, после смерти Сталина, в особенности после того как стало ясно, что «дело врачей» сфабриковано, в годы хрущевской «оттепели» стали возникать маленькие «бродячие» труппы, они играли «Блуждающие звезды» и «Тевье-молочника» Шолом-Алейхема…Возникновение гастролирующих еврейских коллективов не стало возрождением еврейского театра – это была трагедия угасания целой культуры. С моей точки зрения, сегодня идишистская культура не просто угасает, а исчезает. Она хранится как воспоминания, как обрывки фраз, как книги, которые давным-давно уже никто не читает…С образованием Израиля стала пропагандироваться и развиваться ивритская культура, которая на самом деле к культуре русских евреев, к культуре идишистской имеет отношение очень отдаленное. Я никогда не забуду, как повел отца на спектакль «Закат» по пьесе Бабеля, поставленный Любимовым в театре «Габима». Театр этот приехал на гастроли в Москву из Израиля в конце 80-х годов. Мой отец, которому было тогда за восемьдесят, думал, что он, человек, понимающий идиш, может обойтись без переводчика, и он очень удивился, что не понял практически ни одного слова. Выйдя из театра, мы несколько минут шли молча. Но скоро отец задал мне вопрос, который был комичным и естественным одновременно: «Слушай, Миша, это – евреи?» – спросил он у меня про людей, которые приехали из Израиля. Для него, выросшего в местечке и прожившего жизнь советского человека, эти люди, приехавшие из Израиля, были непохожи на тех, к кому он привык с детства. И поэтому он задал такой вопрос…Идишистская культура умирает, и к этому надо относиться совершенно спокойно. Не надо жалеть о том, чего нельзя воскресить, – это ушло в прекрасное небытие, где и должно оставаться. Любая искусственная культура, культура без подпитки, бессмысленна. Я думаю, что сегодня музей ГОСЕТа скорее может явиться частью музея Бахрушина. Все, что происходит с идишистской культурой, трансформируется в эдакий кабаретно-эпистолярный жанр, приятный, милый по-своему для ушей, для глаз, но никакого отношения к высокому искусству не имеющий, потому что нет естественной, национальной почвы. В России – это воспоминания об ушедшем, причем иногда сладостные воспоминания. Но это воспоминания о том, чего уже никогда не будет. Потому, быть может, эти воспоминания всегда так остры. Воспоминания о ГОСЕТе могут быть интересны всем, независимо от национальности. Когда Зускин играл Шута, а Михоэлс – Лира, великий театровед Гордон Крэг удивлялся тому, что в России существует театр с таким пониманием Шекспира. Помните его слова: «Теперь мне ясно, почему в Англии нет настоящего Шекспира в театре. Потому что там нет такого актера, как Михоэлс». В этом историческая оценка роли ГОСЕТа, выше которой нет и не будет. Это не вернется никогда, потому что нет ни еврейской публики, ни еврейских артистов… Я уже говорил: то еврейское возрождение, которое возникло после революции, происходило в контексте русской культуры, русского театра, русской сцены. ГОСЕТ родился в Петрограде при содействии русской актрисы Марии Федоровны Андреевой. Не случайно и Зускин, и Михоэлс были дружны с великими русскими артистами. Не случайно и идишистская культура – это не просто острая восточная пластика, как у ивритского театра. В игре актеров ГОСЕТа присутствовало всегда нечто мягко-русское, постоянно связанное с психологией русской жизни. Я думаю все-таки, что ГОСЕТ – это еврейский театр в России, русский еврейский театр. И он по праву принадлежит русской культуре… Я – человек нерелигиозный, человек абсолютно русской культуры. Я еврей настолько, насколько это связано с общедемографическими процессами. Вот когда торжествует антисемитизм – я еврей, когда нет, я не идентифицирую себя с евреями. Только антисемитизм рождает во мне ответное еврейское чувство. Я всегда ощущаю себя меньшинством, когда принимают какое-либо решение, стараюсь встать на сторону меньшинства, понять любую боль. Но вместе с тем я всегда чувствую себя представителем большой русской культуры.
Когда-то мой друг Гриша Горин сказал: «Евреи – странный народ: чем больше их уезжает, тем больше их остается». Евреев стало больше, они перестали бояться быть евреями, и это очень важно. Но я считаю, что культивирование того еврейства, которое связано с идишистской культурой, бессмысленно. Мы живем сегодня в демократическом обществе, в демократической стране, где я могу считать себя русским. Если люди хотят себя идентифицировать с евреями, с еврейской культурой – это счастье, это благо. Слава Б-гу, есть возможность идентифицировать себя не по воле чиновника, а по своей собственной воле, что очень важно. (Из интервью в ежемесячном журнале ”Лехаим” № 8/112, август 2001 – А.З.)
*****
Ощущаю себя русским человеком, конечно — при том, что еврей и никогда этого не скрывал, правда, 
еврей, только когда какая-то антисемитская кампания начинается, а так… Национальность — она ведь, как воздух: когда его нет, начинаешь ощущать, как он необходим. Разумеется, по культуре я русский (идентифицировать себя надо, думаю, по культуре), но иногда, как говорится, бьют не по паспорту, а по морде, поэтому в какой-то момент все просыпается, возбуждается… но еврейство для меня, повторяю, — это такая общедемократическая, с одной стороны, проблема, а с другой стороны, Холокост. Моих дедушку и бабушку, прадедушку и прабабушку по материнской линии убили по дороге в гетто, первую семью отца сожгли в местечке Хмельник Винницкой области, поэтому еврейская тема для меня существует, и, наверное, я до конца был бы не прав, ответив, что ее нет. Она в смертях близких, и обостряется в тот момент, когда начинает в обществе проявляться, а так я русский человек, абсолютно. Как сказал брат моей жены по фамилии Москаленко и с папой Юрием Ивановичем, «я — еврохохол». Видимо, я — еврорусский. (Из интервью на сайте Jewish.ru 22.07.2011 – А.З.)
