Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно. Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас —я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
и до сих пор на мне — следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус — это я.
Мещанство — мой доносчик и судья.
Я за решеткой. Я попал в кольцо.
Затравленный, оплеванный, оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется — я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот: «Бей жидов, спасай Россию!»
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! — Я знаю — ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло, что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя «Союзом русского народа»!
Мне кажется — я — это Анна Франк,
прозрачная, как веточка в апреле.
И я люблю. И мне не надо фраз.
Мне надо, чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть, обонять!
Нельзя нам листьев, и нельзя нам неба.
Но можно очень много — это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут? Не бойся — это гулы
самой весны — она сюда идет.
Иди ко мне. Дай мне скорее губы.
Ломают дверь? Нет — это ледоход…
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно, по-судейски.
Все молча здесь кричит, и, шапку сняв,
я чувствую, как медленно седею.
И сам я, как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я — каждый здесь расстрелянный старик.
Я — каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне про это не забудет!
«Интернационал» пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам, как еврей,
и потому — я настоящий русский! (1961)
Одна эпоха на двоих.
Когда, как хлеб, ломая время,
Россия вырастила их.
В том, что единые в строю,
Еврей и русский умирали
За землю общую свою.
Звучащим с призрачных полей,
Подыгрывал Шолом – Алейхом
Некрепкой скрипочкой своей.
над шаром земным полетел
позорно замолчанной истиной
и стоном закопанных тел.
со мной обращалась на «вы» –
команда МЭИ баскетбольная
из дылд самых нежных Москвы.
И, чтоб уязвить поверней,
спроворили жлобскую версию,
что я – это тайный еврей.
упасть до ничтожества столь,
когда и представить не можется,
что боль всех людей – наша боль.
и в странах любых есть мне кров.
Ну что ж, принимаю все нации
я в гостеприимную кровь.
звонила: «Писать мне кому?
Мне нужен мой сын – не Америка,
да вот не пускают к нему».
по принципу «башли гони!»
ломали мазилок, писателей
и дедушек с бабушками.
и всё приводили в ажур,
но даже и взятки побаивались
за эту, за Беллу Дижур.
Заметили, что от обид
она никогда не заводится
и служащим не грубит.
Я всё же усовестил их.
Им было прощенье печальное
в глазах ее, столь молодых.
дожив до столетних седин,
в Нью-Йорке шепнула мне: «Женечка,
а знаешь, ведь ты мне как сын».
но Эрик и вы – мне семья.
Спасибо вам, Белла Абрамовна,
еврейская мама моя.
|
|
Верните евреев!
К властям: «Проявите усилье,
Немедля, как можно скорее, Верните евреев в Россию, Верните России евреев! Зовите, покуда не поздно,
На русском ли, иль на иврите. Верните нам «жидо-масонов» И всех «сионистов» верните. Пусть даже они на Гаити
И сделались черными кожей. «Космополитов» верните, «Врачей-отравителей» тоже… Верните ученых, поэтов,
Артистов, кудесников смеха. И всем объясните при этом – Отныне они не помеха. Напротив, нам больше и не с кем
Россию тащить из болота. Что им, с головой их еврейской, На всех у нас хватит работы. Когда же Россия воспрянет
С их помощью, станет всесильной, Тогда сможем мы, как и ране, Спасать от евреев Россию». Евгений Евтушенко, 2011
Ответ «Евтушенко»
Еврей не вернется в Россию…
Евгений, спросите у власти,
Нужны ли России евреи? У власти уже там все сласти, Народ же стошнит от идеи. Евреи ушли безвозвратно,
Судьбой по планете гонимы. Так было уже многократно И все еще необъяснимо. Еврей не вернется в Россию,
Она была временным домом. Ее, не дождавшись Мессии, Он оставил народу другому. А вот это жестокая шутка:
Еврей чернокожий в России. От шутки становится жуткo: Еврей, да еще черно-синий! В Америке, Европе, Израиле
Устроен еврей, процветает. Тоскует по России? Вряд ли… Хоть и часто ее вспоминает Ну а если еврей понаедет,
“Потянет”, проявит свой гений, Россия погромом ответит? И такое…не скажет Евгений. Роман Сорока, 2011
А.З. Стихотворение «Верните евреев!» написал не Евг. Евтушенко, а поэт Исай Шпицер. Просто в интернете ходит сплетня, приписывающая авторство Евтушенко.
СТОРОЖ ЗМИЁВСКОЙ БАЛКИ
Когда все преступленья замолятся? Ведь, казалось, пришла пора. Ты ответишь ли, Балка Змиёвская? Ты ведь Бабьего Яра сестра. Под землей столько звуков и призвуков, стоны, крики схоронены тут. Вижу – двадцать семь тысяч призраков по Ростову к той балке бредут. Выжидающе ястреб нахохлился, чтобы выклевать чьи-то глаза. Дети, будущие Михоэлсы, погибают, травинки грызя. Слышу всхлипывания детские. Ни один из них в жизни не лгал. Гибнут будущие Плисецкие, гибнет будущий Марк Шагал. И подходит ко мне, тоже с палочкой, тоже лет моих старичок: «Заболел я тут недосыпалочкой. Я тут сторож. Как в пепле сверчок. Его брови седые, дремучие, а в глазах разобраться нельзя. «Эти стоны, сынок, меня мучают, и ещё – как их звать? «Надпися.» Я такого словечка не слыхивал, ну а он продолжал, не спеша: «Сколько раз их меняли по-тихому эти самые «надпися». Почему это в разное время колготились, незнамо с чего, избегаючи слова «евреи», и вымарывали его? Так не шла к их начальничьей внешности суетня вокруг слова того. А потом воскрешали в поспешности. Воскресить бы здесь хоть одного. Жаль, что я не умею этого. Попросить бы об этом небеса! Я бы тратить всем жизнь посоветовал на людей, а не на «надпися.» Ростов 13.12.14 Написано к Международному Проекту «Мужество помнить!» |
Я жизнь свою завил в кольцо,
Хоть голову клади на рельсы.
Я так любил одно лицо
Национальности еврейской.
Но всё прошло в конце концов.
В конце концов я тоже гордый.
Я это самое лицо
В лицо назвал жидовской мордой..
*****
Исход
Поцелуи, объятья.
Боли не побороть.
До свидания, братья,
Да хранит вас Господь.
До свиданья, евреи,
До свиданья, друзья.
Ах, насколько беднее
Остаюсь без вас я.
До свиданья, родные,
Я вас очень любил.
До свиданья, Россия, –
Та, в которой я жил.
Сколько окон потухло,
Но остались, увы,
Опустевшие кухни
Одичавшей Москвы.
Вроде Бабьего Яра,
Вроде Крымского рва,
Душу мне разорвало
Шереметьево-два.
Что нас ждёт, я не знаю.
В православной тоске
Я молюсь за Израиль
На своём языке.
Сохрани ты их дело
И врагам не предай,
Богородице Дево
И святой Николай.
Да не дрогнет ограда,
Да ни газ, ни чума,
Ни иракские СКАДы
Их не тронут дома.
Защити эту землю,
Превращённую в сад.
Адонай элохейну.
Адонаи эхаад.
****
Закон есть закон хоть он и суров.
На открытом процессе честно и быстро
Был осужден Александр Белов
Лидер движения националистов.
Неотвратимо настигли репрессии
Человека, который
Обозвал дом правительства на Краснопресненской
Свитком Торы.
Понятно, что, наслушавшись этакой жути,
Люди, работающие там, были обижены.
Белый Дом он похож на брошюру «План Путина»,
А не на свиток, какого–то там Пятикнижия.
Он «оскорбил представителей исполнительной власти,
Присоединив их в негативном смысле к евреям».
Так пусть теперь займется изучением матчасти
За проволокой лагерей он.
А наши министры и замминистры
Всем своим дружным трудовым коллективом
Не хотят быть евреями в негативном смысле,
Они хотят быть евреями в смысле позитивном.
Они не позволят всякой сволочи
Посягать на их управленческую харизму.
Беспокоит только, а нет ли в обвинительной формулировочке
Замаскированного антисемитизма.
Я, например, не могу себе представить ей-ей,
Сколько не напрягаю свои слабосильные мысли.
Как может быть в негативном смысле еврей?
Еврей он всегда в позитивном смысле!
Палестина
Отдам еврею крест нательный,
Спасу его от злых людей…
Я сам в печали беспредельной,
Такой же бедный иудей.
Судьбою с детства не лелеем
За неизвестные грехи,
Я мог бы вправду быть евреем,
Я мог бы так писать стихи:
По дорогой моей равнине,
Рукой качая лебеду,
С мечтой о дальней Палестине
Тропой российскою иду.
Иду один, как в поле ветер.
Моих друзей давно уж нет.
А жизнь прошла,
И не заметил.
Остался только тихий свет.
Холодный свет от тихой рощи
И дальний синий полумрак…
А жить-то надо было проще,
Совсем не так, совсем не так…
Но эту горестную память
И эту старую поветь
Нельзя забыть, нельзя оставить.
Осталось только умереть.
А в роще слышится осина.
А в небе светится звезда…
Прости, родная Палестина.
Я не приеду никогда. (1984)
Практика чисел
Что ты уперся как баран?
Хорош держать фасон!
Кончай ломаться, Перельман,
Возьми свой миллион.
Страна смеется над тобой,
Нелепый Перельман,
Давай уже труби отбой
И подставляй карман.
Еврей ты или не еврей?
Ответь в конце концов.
А если да – бери скорей
И не позорь отцов.
Гудит на кухне древний кран,
Очакова времен:
– Не будь кретином, Перельман,
Возьми свой миллион.
Скрипит раздолбанный диван,
Клопов блатной притон:
– Смени меня, о Перельман,
Возьми свой миллион.
Или, гордыней обуян,
Решил ты, что цена
Твоим заслугам, Перельман,
Не больно-то равна?
– Нет, – отвечает Перельман, –
Тут дело не в цене.
Такой мне свыше гений дан,
Что счастлив я вполне.
Евклид, Капица, Галилей
Мне ровня и родня.
Неужто жалких шесть нулей
Награда для меня?
…Задраил наглухо отсек
И снова лег на дно.
Да, Гриша – это человек!
А мы тут все – говно. (2010)
*****
Привет, немытая Россия,
Я снова твой, я снова тут,
Кого, чего ни попроси я,
Мне все и всё как пить дадут.
Два года за хребтом Сиона
Кормил я по приютам вшей,
Пока меня народ Закона
Оттуда не попер взашей.
Не нужен нам поэт Иртеньев,
У нас своих тут пруд пруди,
По части этой херотени
Мы всей планеты впереди.
Хоть Рабинович ты по слухам,
Да и по паспорту еврей,
Но ты не наш ни сном, ни духом,
Чужой, как рылом, так и ухом,
Так что вали отсель быстрей.
Не видят проку, друг сердешный,
В тебе ни Кнессет, ни Мосcад,
Ступай в свой край глухой и грешный,
Покинь наш плодоносный сад.
Концы с концами еле-еле
Чтобы свести с большим трудом,
Продал я виллу в Кармиэле
И в Хайфе трехэтажный дом.
И вновь ступни свои босые
Направил к прежним берегам,
Прими меня, моя Россия,
Я за плетни твои косые
Любую родину продам. (2012)
Комментарий: За всю историю мировой литературы не так много поэтов, ставших классиками при жизни. Еще меньше поэтов, которые в наше суматошное время ухитряются быть в курсе происходящих событий и отражать их в своих стихах — порой грустных, порой ироничных. И уж совсем невероятно, чтобы эти два редких качества сочетал в себе один человек. Таков он – поэт и правдоруб Игорь Иртеньев.
*****
Ветхозаветные пустыни,
Где жизнь и смерть – на волоске.
Еще кочуют бедуины.
Израиль строит на песке.
Он строит, строит без оглядки.
Но вот прошли невдалеке –
Как хрупки девушки-солдатки!
Израиль строит на песке.
Грозят хамсин или арабы,
Зажав гранату в кулаке.
О чем, поклонники Каабы?
Израиль строит на песке.
Крик муэдзина, глас раввина
Сливаются на ветерке.
Какая пестрая картина!
Израиль строит на песке.
Где проходили караваны,
Вздымая прах из-под копыт,
Взлетают пальмы, как фонтаны,
И рукотворный лес шумит.
На дело рук людей взгляни-ка,
Интернационал стола:
Услада Севера – клубника,
Япончатая мушмала.
Что могут рассказать века мне
На человечьем языке?
Что мир не выстроил на камне –
Израиль строит на песке.
…Арабский рынок, шум базарный,
Непредсказуемый Восток.
Но, за доверье благодарный,
Не рассыпается песок.
*****
Уезжают русские евреи,
Покидают отчий небосвод.
И кому-то, видно, душу греет
Апокалиптический исход.
Расстаются невозвратно с нами,
С той землёй, где их любовь и пот.
Были – узы, а теперь узлами,
Словно склад, забит аэропорт.
Что сказать, что к этому добавить?
Это чья победа, чья беда?
Что от них нам остаётся? Память.
Памятники духа и труда.
Удержать их, не пустить могли ли?
Дождь над Переделкиным дрожит.
А на указателе к могиле
Пастернака выведено: ”жид”. (1990)
*****
Где же ты
Старенький перон скрипит, качается
Вот и все, дороги разошлись
Знаешь, в этой жизни все кончается
Ну оглянись, ты слышишь, оглянись
В суете промокшего вокзала
Забирая горсточку души
Ну что же ты, ни слова не сказала
Ну помаши мне ручкой, помаши
Ты была отличницею строгою
Только я об этом забывал
Ты всегда казалась недотрогою
Я так тебя и не поцеловал
Отчим злился: “Брось, она ж жидовка!
Ты с ума сошел, молокосос!”
А я тебя оправдывал неловко
И краснел до кончиков волос
Где же ты, золотое мое времечко
Времечко, когда я счастлив был
Где же ты, в белом платье девочка
Ведь я тебя любил, я так тебя любил
До сих пор болею нашей осенью
Мне опять под утро не уснуть
Зеркала давно пугают проседью
Только ты не старишься ничуть
В суете промокшего вокзала
Забирая горсточку души
Ну что же ты, ни слова не сказала
Ну помаши мне ручкой, помаши
Где же ты, золотое мое времечко
Времечко, когда я счастлив был
Где же ты, в белом платье девочка
Ведь я тебя любил, я так тебя любил
Где же ты, золотое мое времечко
Времечко, когда я счастлив был
Где же ты, в белом платье девочка
Ведь я тебя любил, я так тебя любил
муз. и сл. Ю.Бережной
Израильская патриотическая
Был я верный правоверный пионер,
«Широку страну родную» громко пел.
В комсомоле, скажем правду, господа,
Не оставил я заметного следа,
В коммунисты меня звали — я не стал.
Стал обычный злоязычный либерал:
При словах «гражданский долг», «патриотизм»
В организме начинался пароксизм.
Кроме спутника и флага на Луне,
За державу только стыдно было мне,
И, смотря на наши звезды и кумач,
Издавал я злобный смех иль горький плач.
А теперь скажите, где я? что со мной?
Ведь нездешний я, хотя и не чужой,
Но гляжу на эту синюю звезду —
И испытываю гордую слезу!
И хочу растить бананы на камнях,
Славить Господа под Западной стеной,
Вдохновенно танцевать на площадях
И с ружьем стоять на страже, как герой!
В патриота превратился либерал,
Прям как будто только этого и ждал!
И готов, как пионер, шагать в строю,
И опять я Дунаевского пою:
«С гулькин нос страна моя родная,
Очень мало в ней лесов, полей и рек,
Но другой такой страны не знаю,
Где так счастлив русский человек!»
2001
Читающие Тору
Они по городу идут – читают Тору.
Они в автобусах сидят – читают Тору.
Они за рыбою на рынок, за бумагою в контору
Коридорами идут, читают Тору.
У моря Красного лежат – читают Тору.
У Средиземного лежат – читают Тору.
Они лежат, они сидят,
Они стоят, они идут,
Они едят и пьют – и тут читают Тору!
Трясёт Исландию – они читают Тору,
Колотит Грузию – они читают Тору,
Россия Сирии поставила три партии
Противотанковых ракет – они читают Тору.
Мне замечательно – они читают Тору.
Мне отвратительно – они читают Тору.
Их уважают, унижают, обожают, обижают,
-ают, -ают,
А они её читают.
Лёжа и стоя,
Идя и сидя,
Благоговейно и уверенно, –
И ОН таким образом видит,
Что всё ещё не всё ещё потеряно, не всё ещё…( 2008 )
*****
Письмо в Союз Писателей РФ
Позвольте, братцы, обратиться робко:
Пришла пора почистить наш народ,
А я – простой советский полукровка,
И попадаю в жуткий переплет.
Отчасти я вполне чистопородный –
Всесвятский, из калужских христиан, –
Но по отцу чучмек я инородный,
И должен убираться в свой Пхеньян.
Куда же мне по вашему закону?
Мой край теперь отчасти только мой:
Пойтить на Волгу, побродить по Пскову
Имею право лишь одной ногой.
Во мне кошмар национальной розни!
С утра я слышу брань своих кровей:
Одна кричит, что я – кацап безмозгий,
Другая – почему-то, что еврей.
Спаси меня, Личутин и Распутин!
Куда ни плюну, всюду мне афронт:
Я думал, что я чистый в пятом пункте,
И вот, как Пушкин, – порчу генофонд!
А мой язык, такой родной, привычный!
Его питал полвека этот край.
Так русский он или русскоязычный?
Моя, Куняев, твой не понимай!
Живой душе не дайте разорваться!
Прошу Правление РСФСР:
Таким, как я, устройте резервацию,
Там, где-нибудь, – в Одессе, например.
Там будет нас немало многокровных:
Фазиль, Булат, отец Флоренский сам,
Нам будут петь Высоцкий и Миронов,
Вертинский также будет петь не вам.
Каспаров Гарик тоже двуединый.
Разложим доску, врубим циферблат,
И я своей корейской половиной
Его армянской врежу русский мат!
А вам скажу, ревнители России:
Ой, приглядитесь к лидерам своим!
Ваш Михалков дружил со Львом Кассилем,
А Бондарев по бабке – караим!
*****
КИШИНЕВСКИЕ ПОХОРОНЫ
Я помню тусклый кишиневский вечер:
Мы огибали Инзовскую горку,
Где жил когда-то Пушкин. Жалкий холм,
Где жил курчавый низенький чиновник –
Прославленный кутила и повеса –
С горячими арапскими глазами
На некрасивом и живом лице.
За пыльной, хмурой, мертвой Азиатской,
Вдоль жестких стен Родильного Приюта,
Несли на палках мертвого еврея.
Под траурным несвежим покрывалом
Костлявые виднелись очертанья
Обглоданного жизнью человека.
Обглоданного, видимо, настолько,
Что после нечем было поживиться
Худым червям еврейского кладбища.
За стариками, несшими носилки,
Шла кучка мане-кацовских евреев,
Зеленовато-желтых и глазастых.
От их заплесневелых лапсердаков
Шел сложный запах святости и рока,
Еврейский запах – нищеты и пота,
Селедки, моли, жареного лука,
Священных книг, пеленок, синагоги.
Больша скорбь им веселила сердце –
И шли они неслышною походкой,
Покорной, легкой, мерной и неспешной,
Как будто шли они за трупом годы,
Как будто нет их шествию начала,
Как будто нет ему конца… Походкой
Сионских – кишиневских – мудрецов.
Пред ними – за печальным черным грузом
Шла женщина, и в пыльном полумраке
Не видно было нам ее лицо.
Но как прекрасен был высокий голос!
Под стук шагов, под слабое шуршанье
Опавших листьев, мусора, под кашель
Лилась еще неслыханная песнь.
В ней были слезы сладкого смиренья,
И преданность предвечной воле Божьей,
В ней был восторг покорности и страха…
О, как прекрасен был высокий голос!
Не о худом еврее, на носилках
Подпрыгивавшем, пел он – обо мне,
О нас, о всех, о суете, о прахе,
О старости, о горести, о страхе,
О жалости, тщете, недоуменье,
О глазках умирающих детей…
Еврейка шла почти не спотыкаясь,
И каждый раз, когда жестокий камень
Подбрасывал на палках труп, она
Бросалась с криком на него – и голос
Вдруг ширился, крепчал, звучал металлом,
Торжественно гудел угрозой Богу,
И веселел от яростных проклятий.
И женщина грозила кулаками
Тому, Кто плыл в зеленоватом небе,
Над пыльными деревьями, над трупом,
Над крышею Родильного Приюта,
Над жесткою, корявою землей.
Но вот – пугалась жещина себя,
И била в грудь себя, и леденела,
И каялась надрывно и протяжно,
Испуганно хвалила Божью волю,
Кричала исступленно о прощенье,
О вере, о смирении, о вере,
Шарахалась и ежилась к земле
Под тяжестью невыносимых глаз
Глядевших с неба скорбно и сурово.
Что было? вечер, тишь, забор, звезда,
Больша пыль… Мои стихи в “Курьере”,
Доверчива гимназистка Оля,
Простой обряд еврейских похорон
И женщина из Книги Бытия.
Но никогда не передам словами
Того, что реяло над Азиатской,
Над фонарями городских окраин,
Над смехом, затаенным в подворотнях,
Над удалью неведомой гитары,
Бог знает где рокочущей, над лаем
Тоскующих рышкановских собак.
…Особенный, еврейско-русский воздух…
Блажен, кто им когда-либо дышал. (1929)
Комментарий: «Кишиневские похороны» Кнута (чаще их называют по первой строке «Я помню тусклый кишиневский вечер…»), с точки зрения выдающегося литературоведа (и поэта) Георгия Адамовича, – лучшее стихотворение в русско-еврейской литературе XX века. Без особой натяжки его можно даже назвать небольшой поэмой. Написанное в Париже стихотворение получило мировую известность: его перевели вначале на французский, а позже на другие европейские языки, оно вошло во все антологии зарубежной русской поэзии. «Далеко не старый, Кнут умер в Тель-Авиве, на земле своих предков, но он поэт русский, и о нем в России в свое время вспомнят…» – писал один из весьма заметных литераторов русского зарубежья Николай Оцуп. Не случайно Кнута оценили самые разные русские писатели – Иван Бунин, Владислав Ходасевич, Нина Берберова, Андрей Седых… А вот сбудется ли пророчество Н. Оцупа, придет ли поэт сегодня к русскому читателю, – покажет время.
*****
Мир еврейских местечек…
Ничего не осталось от них,
Будто Веспасиан
здесь прошел
средь пожаров и гула.
Сальных шуток своих
не отпустит беспутный резник,
И, хлеща по коням,
не споет на шоссе балагула.
Я к такому привык –
удивить невозможно меня.
Но мой старый отец,
все равно ему выспросить надо,
Как людей умирать
уводили из белого дня
И как плакали дети
и тщетно просили пощады.
Мой ослепший отец,
этот мир ему знаем и мил.
И дрожащей рукой,
потому что глаза слеповаты,
Ощутит он дома,
синагоги
и камни могил,-
Мир знакомых картин,
из которого вышел когда-то.
Мир знакомых картин –
уж ничто не вернет ему их.
И пусть немцам дадут
по десятку за каждую пулю,
Сальных шуток своих
все равно не отпустит резник,
И, хлеща по коням,
уж не спеть никогда
балагуле. (1945)
*****
ДЕТИ В ОСВЕНЦИМЕ
Мужчины мучили детей.
Умно. Намеренно. Умело.
Творили будничное дело,
Трудились – мучили детей.
И это каждый день опять:
Кляня, ругаясь без причины…
А детям было не понять,
Чего хотят от них мужчины.
За что – обидные слова,
Побои, голод, псов рычанье?
И дети думали сперва,
Что это за непослушанье.
Они представить не могли
Того, что было всем открыто:
По древней логике земли,
От взрослых дети ждут защиты.
А дни всё шли, как смерть страшны,
И дети стали образцовы.
Но их всё били.
Так же. Снова.
И не снимали с них вины.
Они хватались за людей.
Они молили. И любили.
Но у мужчин “идеи” были,
Мужчины мучили детей.
Я жив. Дышу. Люблю людей.
Но жизнь бывает мне постыла,
Как только вспомню: это – было!
Мужчины мучили детей! (1972)
