Газета ”Форум” №438 от 28. 03. 2013
Только наружу из дому выйдешь,
Сразу увидишь:
Кончился идиш,
кончился идиш…
Мазл тов! 20 марта исполнилось 80 лет Городницкому Александру Моисеевичу, российскому ученому-океанологу, доктору геолого-минералогических наук, академику РАЕН, автору и исполнителю собственных песен. Его песни “Атланты”, “Над Канадой”, “Перекаты”, “Снег” и др. поют все. Александр Городницкий – это поэт, геолог, доктор наук, путешественник, объехавший мир, побывавший в самых экзотических странах, в Антарктиде, на Северном полюсе, не раз опускавшийся на дно океана. Песни Городницкого всегда – искренни и честны. Ни одной фальшивой ноты, высокий профессионализм, глубина понимания нашей жизни, ее истории – и просто легкий и точный поэтический дар. Многие его стихи – напоминание о трагедии евреев времён Холокоста, исчезновение национального языка идиш, рассуждение о нелёгкой судьбе народа – достаточно хорошо известны. Менее известно, что Городницкий совместно с Юрием Хощеватским снял уникальный фильм ” В поисках идиша”. Фильм повествует о невосполнимых потерях, понесенных европейскими евреями во время Холокоста и после него, и о трагической судьбе языка идиш. Это путешествие в поисках языка идиш по городам и местечкам Белоруссии (Минск, Могилев, Бобруйск, Смиловичи, Воложино…), а также по Израилю. Фильм был впервые показан авторами в августе 2008 года в ряде городов США и вызвал большой интерес к его основной теме: язык идиш как часть мировой культуры и люди, пытающиеся его сохранить. Фильм получил награду Нью-Йоркского международного независимого кино-видеофестиваля. Белорусская кинолента «В поисках идиша» признана «Лучшим международным фильмом» в категории «Культура».
Пользуясь случаем предлагаю некоторые высказывания Александра Городницкого, опубликованные на интернет – сайтах, и его стихи по интересующей нас теме.
****
У меня в Израиле сын и три внучки – старшей 16 лет. Мой сын от первого брака в 84-м уехал в Израиль. Живет в Иерусалиме… Так что у меня с Израилем родственные связи. Я там не раз выступал. Там дважды у меня выходили книжки. Первая – в 95-м – называется “Остров Израиль”…Странное и очень сильное генетическое ощущение, которому посвящены мои стихи: “Созвездие Рыбы”, “Остров Израиль”, “Иерусалим”: все они есть в последней книге… Больше всех из шорт-листа мне нравился Александр Мелихов. Он потом подарил мне свои книжки – и я прочел его полней и внимательней. Он очень интересный прозаик и трезвый человек. Со своей системой мышления. В частности, я имею в виду книгу “Исповедь еврея”: полукровка на уровне органически антисемитской семьи. Кстати, самые ярые антисемиты – это, как правило, полукровки. Начиная от Фета и кончая Жириновским. Я уж не говорю о Джугашвили…
Что касается Сталина, то – не знаю, насколько серьезно, – но лет так двадцать тому назад в Бухаре (я там случайно оказался) те евреи, которые потом все выехали в Израиль и дальше, очень активно атаковали меня и доказывали, что Сталин был еврей. Почему? “Швили” в отличие от “дзе”, “ва” и так далее – это суффикс, который дается только инородцам, так или иначе ассимилированным в Грузии. Не знаю, как дело обстоит с Гурамишвили и другими-прочими знаменитыми грузинами, но я за что купил, за то продаю. Еще. “Джуга” – по-грузински “еврей”. Таким образом, эта фамилия в переводе на русский означает “сын еврея”. Или – жидович. Третье. Сапожники в Грузии были традиционно евреи. Это как зубные врачи и гинекологи. А Виссарион Джугашвили был холодный сапожник. Такие три соображения…
*****
Думаю, что ничего такого почетного у меня в еврейской родословной нет. Я знаю свой род не далее дедушек и бабушек. По одной бабке, с отцовской стороны, я Липстер, по другой, с материнской, – Фарфель, то есть тоже какой-то идишский, немецкий корень. Что касается фамилии , то она, я думаю, идет от слова “Городницы” – местечко в Польше. Это по линии отца. Фамилия, не имеющая отношения к этносу, а имеющая отношение к месту проживания. Дальше след теряется. Знаю только, что дед по отцовской линии был старостой в синагоге и был чудовищно набожным… Всех моих родственников, которые оказались в Могилеве, захватили немцы…Бабушка немцев не слишком боялась: она помнила немцев 1918 года, которые относились к евреям очень лояльно. Вместе с несколькими тысячами других могилевских евреев она погибла в 42-м. Рассказывали, что ее выдали белорусские соседи. В лагере уничтожения в Лупполово ее закопали полуживую в землю, не потрудившись потратить лишний патрон…Я не “еврей, пишуший о России”. Я – русский поэт с еврейской кровью. Я себя ощущаю так … Я вообще-то несостоявшийся историк, хотя это любовь без взаимности. Школу окончил с золотой медалью, и ни о чем так не мечтал, как об истфаке Ленинградского университета, который тогда носил имя Андрея Александровича Жданова. Но в начале 50-х годов мне с моим пятым пунктом путь туда был заказан. Уже в другие времена другой первый секретарь Ленинградского обкома КПСС, Григорий Алексеевич Романов, прямой последователь Жданова, прямым текстом давал указания не брать евреев в вузы как «потенциальных граждан враждебного государства». (Из интервью на сайте sem40.ru, ”Лехаим”, 25.11.2004 – А.З.)
*****
Идея фильма ( ”В поисках идиша” – А.З) принадлежит немецкой журналистке Наталье Касперович и замечательному оператору-документалисту Семену Фридлянду. Этот фильм сыграл в моей жизни огромную роль. Так получилось, что я вошел в него одним человеком, а вышел совершенно другим. В основу фильма, который затрагивает тему исчезновения идиша и шести миллионов его носителей, положена судьба моей несчастной семьи. Я, успешный человек, литератор, профессор, накануне своего 75-летия вдруг вспоминаю о том, что мои родители происходят из Могилева, и понимаю, что я ничего не знаю о судьбе моих предков. Спохватившись, что жить осталось два понедельника, а мне ничего не известно, я отправляюсь в Могилев и в другие города Белоруссии, чтобы найти остатки огромной когда-то семьи и языка, на котором она говорила. Нахожу только разоренные кладбища.
*****
Еще до войны я с родителями каждый год ездил на отдых к бабушкам и дедушкам в Могилев. В 1941 году нас спасла чистая случайность: отец не получил зарплату, и мы не смогли взять билет на поезд. Мы попали в Блокаду, а всех наших родственников в Могилеве уложили в 2-3 ямы. Когда мои родители хотели, чтобы я перестал их понимать, они переходили на идиш. Так этот язык от меня и ушел — я его не знаю. Попытка найти прошлое — это основа фильма. Съемки проходили в Белоруссии и в Израиле. В Израиле живет мой сын, внучки, четыре правнучки и один правнук. Все они ведут ортодоксальный еврейский образ жизни. Ничего удивительного в этом нет. Мой дед по отцовской линии, староста синагоги, был очень религиозным человеком. Ни я, ни отец, член партии, уже такими не были. Сейчас все вернулось на круги своя. В этом фильме очень много интересных документальных материалов и кинохроники, в том числе отрывки из документального фильма о еврейских местечках, снятого Владимиром Маяковским и Лилей Брик. В поселке Пашково под Могилевом погибли моя бабушка, сестры, братья. В сентябре 1941 года на них испытывали душегубки. В конце фильма я говорю: «В поисках остатков своей семьи я проездил по дорогам Белоруссии не один день, ничего не нашел, но путь мой не был напрасным. В конце пути я, может быть впервые в жизни, по-настоящему ощутил себя евреем». (Из интервью на сайте Jewish.ru 18.02.11 – А.З.)
*****
Случилось это (когда впервые почувствовал себя евреем – А.З.) в 1942 году в Омске, куда я вместе с родителями эвакуировался по ледяной Ладоге из блокадного Ленинграда. Было мне тогда 9 лет, и словоохотливые омские мальчишки, обозвав меня жиденком, популярно обьяснили, что это значит. Хорошо помню растерянные лица родителей, пытавшихся меня успокоить. Помню, как долго я плакал и ни за что не хотел быть евреем. Гораздо позже я написал об этом в стихотворении «Воробей».
Было трудно мне в первое время пережить свой позор и испуг,
Став евреем среди неевреев, не таким, как другие вокруг,
Отлученным капризом природы от мальчишеской шумной среды,
Помню, в Омске, в военные годы, воробьев называли «жиды».
И когда вспоминаю со страхом невеселое это житье,
С бесприютною рыжею птахой я родство ощущаю свое.
Только он мне по-прежнему дорог – представитель пернатых жидов,
Что, чирикая, пляшет «семь сорок» на асфальте чужих городов.
Моего отца звали Моисей, а маму Рахиль, родом они из белорусского Могилева, который в начале прошлого века можно было вполне считать и еврейским. Дед по отцу – Эфраим – был шорником и имел собственную мастерскую. Он отличался крепким здоровьем, религиозностью и редким трудолюбием, работал, не покладая рук, до 80 лет и очень любил париться в русской бане. Бабушка Лея, его жена, была непревзойденной мастерицей по части еврейской кухни, прежде всего по фаршированию рыбы и изготовлению «тейглах» – орешков из теста, вываренных в меду. Когда немцы занимали Могилев, бабушка, уже покинув дом, вдруг решила вернуться за какими-то вещами. Она не очень боялась немцев, хорошо помня оккупацию 1918 года, когда те торговали с местным населением, не вмешиваясь во внутренние дела. Вместе с тысячами могилевских евреев она и ее сестры погибли в лагере за городом, где фашисты полуживыми закопали их в землю. (Из беседы с Вадимом Фельдманом на сайте Jewukr.org 5.02.12 – А.З.)
*****
У евреев сегодня праздник.
Мы пришли к синагоге с Колькой.
Нешто мало их били разве,
А гляди-ка – осталось сколько!
Русской водкой жиды согрелись,
И, пихая друг друга боком,
Заплясали евреи фрейлехс
Под косые взгляды из окон.
Ты проверь, старшина, наряды,
Если что, поднимай тревогу.
И чему они, гады, рады?
Всех ведь выведем понемногу.
Видно, мало костям их прелось
По сырым и далёким ямам.
Пусть покуда попляшут фрейлехс –
Им плясать ещё, окаянным!
Выгибая худые выи,
В середине московских сует,
Поразвесив носы кривые,
Молодые жиды танцуют.
Им встречать по баракам зрелость
Да по кладбищам – новоселье,
А евреи танцуют фрейлехс,
Что по-русски значит – веселье.
*****
Неторопливо истина простая
В реке времён нащупывает брод:
Родство по крови образует стаю,
Родство по слову – создаёт народ.
Не оттого ли, смертных поражая
Непостижимой мудростью своей,
Бог Моисею передал скрижали,
Людей отъединяя от зверей.
А стае не нужны законы Бога:
Она живёт Завету вопреки.
Там ценятся в сознании убогом
Лишь цепкий нюх да острые клыки.
Своим происхождением – не скрою –
Горжусь и я, родителей любя.
Но если Слово разойдётся с Кровью,
Я СЛОВО выбираю для себя.
И не отыщешь выхода иного,
Какие возраженья ни готовь:
Родство по слову порождает СЛОВО,
Родство по крови – порождает кровь!
*****
Поминальная идишу
Только наружу из дому выйдешь,
Сразу увидишь:
Кончился идиш, кончился идиш,
Кончился идиш.
В Чешских Градчанах, Вене и Вильно,
Минске и Польше,
Там, где звучал он прежде обильно,
Нет его больше.
Тех, кто в местечках некогда жил им,
Нет на погостах, –
В небо унес их черный и жирный
Дым Холокоста.
Кончили разом пулей и газом
С племенем мерзким,
Чтоб не мешала эта зараза
Неbrew с немецким.
То, чем гремели некогда Зускин
Или Михоэлс,
Перемогая словом изустным
Время лихое,
То, чем и Маркиш пели и Шолом
Птицей на ветке,
Бывшее ярким, стало дешевым,
Сделалось ветхим.
В книге потомков вырвана с корнем
Эта страница
С песней о том, как Ицик упорно
Хочет жениться.
В будущем где-то жизни без гетто
Им пожелай-ка!
Тум, балалайка, шпиль, балалайка,
Штиль, балалайка.
Те, в ком когда-то звонкое слово
Зрело и крепло,
Прахом безмолвным сделались снова,
Горсткою пепла.
Пыльные книги смотрят в обиде
В снежную замять.
Кончился идиш, кончился идиш, –
Вечная память!..
* * *
Год за годом
Все дороже мне
Этот город, что сердцу мил.
Я последний еврей в Воложине
И меня зовут Самуил.
Я последний еврей в Воложине
И меня зовут Самуил.
Всю войну прошел, как положено,
Ордена свои заслужил.
Босоногое детство ожило
И проносится надо мной,
Было семь синагог в Воложине
В 41-ом перед войной.
Понапрасну со мною спорите,
Мол, не так уж страшна беда.
От поющих на идише в городе
Не осталось теперь следа.
До сих пор отыскать не можем мы
Неопознанных их могил.
Я последний еврей в Воложине
И меня зовут Самуил.
Одиноким остался нынче я
И от братьев своих отвык.
Я родные забыл обычаи,
Я родной позабыл язык.
Над холмами и перелесками
К югу тянутся журавли.
Навсегда имена еврейские
С белорусской ушли земли.
Я последний еврей в Воложине,
Мне девятый десяток лет,
Не сегодня, так завтра тоже я
Убиенным уйду во след.
Помоги, всемогущий Боже, мне,
Не хватает для жизни сил.
Я последний еврей в Воложине,
И меня зовут Самуил.
* * *
Жизнь, как лето, коротка,
Видишь, я не знаю языка
Идиш – достояние моего предка,
Да и слышал я его редко.
Не учил его азы – грустно,
Мой единственный язык – русский.
Но, состарившись, я как скрою
Расхожденье языка с кровью?..
Мой отец перед войной
С мамой говорил на нем порой – мало.
Чтобы я их разговор не понял.
Это все я до сих пор помню.
Я не знаю языка, значит
Не на нем моя строка плачет.
Не на нем моя звенит песня,
И какой же я аид, если
Позабыл я своего деда,
Словно нет мне до него дела?
Вдаль уносится река – жарко.
Я не знаю языка – жалко.
Источник: www.zelikm.com – ”Евреи глазами именитых друзей и недругов”
