*****
*****
*****
Я давала концерты, потому что я еврейка, и пела на еврейском языке, потому что умела. Я родилась в Литве, нас ещё с детского сада обучали ивриту и по всем программам, какие были в Эрец-Исраэль, в Палестине. Это прекратилось в 1940 году. Потом – война… Уничтожили всю еврейскую культуру, вырвали нам душу – фактически война для евреев не завершилась, она длится и по сей день. Так что 9 мая – большой праздник, но для нас он с продолжением… Поэтому при первой возможности я давала концерты. Позже меня стали называть «мобилизованной певицей» – я давала концерты в память о погибших в Катастрофе. Моя семья входит в те 4% евреев Литвы, которые выжили… Первые такие концерты были стандартными: сначала классика, потом народные песни, а потом уже и еврейские… Но как-то в Литве это было проще. А после конкурса артистов эстрады в 1958 году в Москве стало ещё проще. Я принимала участие в этом конкурсе с единственной целью: получить какую-нибудь бумажку, что я пела на идише, и с ней иметь возможность проталкивать свою программу. Авторитетное жюри – Смирнов-Сокольский, Утёсов, Ирма Яунзем – присудило мне первое место, а вместе с местом получила заветную бумажку: «Лифшицайте, Вильнюс, народные еврейские песни». Тогда в Москве и слова нельзя было услышать на еврейском, хотя из лагерей, из ссылок стали возвращаться писатели… Это – еврейская настырность. Меня воспитывали быть честным человеком, тем, кто я есть: еврейкой. Отец был сначала учителем в еврейской школе, потом врачом, играл на скрипке. Мама, сирота с 14 лет, испытала погромы поляков в 1919-1920 годах. Может, изначально сопротивление и настырность заложены в нас, в евреях? Я верила в коммунизм, я верила в товарища Сталина, а мне – плевок… Я не изменила партии – они мне изменили, я им не врала – они мне наврали!… После войны в Вильнюсе и Каунасе были еврейские детские дома. Евреи, оставшиеся в живых, объединялись – вокруг этих домов, ближе к учителям, ученикам. Там же выступал приехавший на гастроли «ГОСЕТ» – меня пригласили заниматься в его студии. Судьба меня оберегла – через год с театром случились известные печальные события… Я поступила в Вильнюсскую консерваторию, стала петь… Везде, на любых еврейских концертах бывало переполнено…. Интерес ко мне проявляли разные люди, и в этом был элемент опасности. Я постоянно боролась с цензурой. Сколько раз и сколько песен убирали из репертуара! К сожалению, на концертах бывали доносчики, – есть такие среди евреев… А моя личная жизнь не удалась. Мы с мужем прожили 11 лет. Но у нас есть самое удачное совместное произведение – это наша дочь. А сейчас у меня ещё и два внука. О личной жизни могу сказать так: падала не с того коня. Честно говоря, люди, которые меня действительно любили, не смели до меня даже дотронуться, я была для них чем-то святым. А те, которые смели дотрагиваться, а я проявляла слабость, – это были не те люди… Но мне не о чём жалеть, у меня была очень интересная жизнь. Тяжёлая… Вообще у артистов нелёгкая жизнь… Песни посвящала нашему народу. Я бы назвала это отношение не сионизмом, а национальной гордостью, национальной памятью… В 1959 году в Киеве – наконец-то Киев соизволил дать мне сцену! – должно было пройти 8 концертов. На первом же я исполнила «Колыбельную Бабьему Яру». Это было через 18 лет после ужасов Бабьего Яра, неподалёку от него… Тогда о его трагедии не было широко известно. И я спела о матери, которая стоит над Яром и ищет кости своих детей. (Это песня киевлян Шики (Овсея) Дриза и Ривки Боярской). И зал замолк… И вдруг одна женщина воскликнула: «Что же вы сидите, вставайте!» – и все встали – без аплодисментов… Как-то в Иерусалиме я повстречала женщину – она родственница той, что зал подняла. Бывают же такие встречи! Когда зал стоял в тихом молчании, мы дали занавес. У меня и сейчас дрожь по коже – долго не могла тогда начать второе отделение. А как эта песня действовала на публику! Я с трудом пробиралась через людскую толпу, и все хотели меня хотя бы за пальто потрогать… Был ноябрь, холод, я простыла, но была готова и больная петь. Однако в театре оперетты, где должна была выступать, вдруг начала «протекать крыша». Я спорила с комиссией, которая обвинила меня в национализме. Тогда победили они: был издан приказ за подписью Михайлова, министра культуры СССР, и меня на год отстранили от концертов. В Киеве я ещё пела Лакме, Брусиловского «Две ласточки»… Но после приказа я пришла к выводу: люди хотят еврейскую песню, жаль тратить концертное время на Лакме! И тогда я стала подбирать новый репертуар – без классики. Появились стихи Маркиша, Гофштейна, Квитко, Галкина, – и тогда я стала «мобилизованная» – никто меня не мобилизовал, сама партизанила! Где только не пела! Дважды удалось побывать в Париже. Там я повстречалась с израильтянами. Там же закрепилась связь с Израильским посольством. После встреч хотелось как угодно помочь Израилю, я была готова на всё!… Да, это произошло в 1969 году. Я уехала из Вильнюса, а там оставались дочь, родители, друзья. Тогда было неизвестно, приедут – не приедут… Но я их дождалась!… В своё время, я помню это со школы, была борьба с идишем, нас заставляли говорить на иврите, и это было очень непросто для многих. На переменках всё равно звучал идиш… В Израиле в этом плане было ещё хуже – идишу не давали ходу. Сегодня идиш не может быть конкурентом ивриту. К сожалению, даже интеллигенция н знает имён Гофштейна, Бергельсона – не по своей вине, это исторически так сложилось. Идиш начинает возвращаться. Его изучают в университетах, снова есть еврейские театры… Теперь каждый солист считает за честь спеть «Тум-балалайку»… А песен – тысячи. Их собирали в начале века такие замечательные люди, как Анский, Энгель, Саминский… Для меня что иврит, что идиш – еврейский язык. Я думаю, что у нас есть еврейско-израильская культура, несомненно. Но просто мы так разбросаны, что каждый живёт в своём мирке, и ему кажется, что ничего нет. Так, новые репатрианты противятся признать культуру Израиля… Б-г мой! А филармонические и камерные оркестры, масса театров, в каждой деревне – оркестр! Что может маленькая страна ещё дать?! Хочу, тобы у нас дома, в нашей стране, было всё хорошо. Чтобы у нас было своё место – «Еврейша». Моя дочь, будучи маленькой, спрашивала, почему есть Польша и нет Еврейши?.. Неважно, пел ты, или не пел. Важно, чтобы всем было хорошо. Когда я приехала сюда, обстановка тоже была удручающей. Потом всё отрегулировалось. Видимо, так это происходит: всякий раз мы должны что-то преодолевать. Не зря в пасхальной Агаде говорится, что каждое поколение осуществляет свой исход из Египта. Каждый раз нас кто-то хочет прикончить! И каждый раз мы возрождаемся, как птица Феникс. (Из интервью. Источник: «Еврейский мир» № 1117 от 17.10.2013 – А.З.)
