*****
У меня была замечательная совершенно ситуация, знаешь, вот как к этому отнестись? Вот ты свежий зритель. Я прихожу домой, говорю, пап, как странно, сегодня у нас на уроке математики, (у нас была учительница Клавдия Васильевна, которая в детстве застала Колчака, ходила на кривых ногах с чайником все время, с алюминиевым, вот такой нонсенс, но преподавала математику), и вдруг она, моя фамилия на “Р”, у нас в классе много было разных фамилий Гелевич и т.д., по национальному определению все знали про меня, что я еврейка. Как говорил мой сын в детстве мам, ты еврей?.. Значит, Клавдия Васильевна начала выяснять вместо математики, у кого где работают папа и мама, партийность и национальную принадлежность. И все это комментировала. Предположим, Петров, член партии очень хорошо, заведующий труппой такого-то театра замечательно. Дошло до меня. Я начала с мамы: Суворова Ирина Николаевна, беспартийная молчание, никаких комментариев, педагог по классу фортепиано хорошо, русская хорошо. Рутберг Илья Григорьевич, беспартийный молчание, режиссер, педагог молчание, еврей. Вдруг возникает пауза, Клавдия Васильевна снимает очки и с абсолютно ласково-демократичным лицом, смотрит на весь класс и говорит ну, и что? А у нас все равны! И вот я говорю папа, это что? Он говорит это замечательно, это прекрасно! У нас действительно все равны. Абсолютно! Вот так. Бывали, конечно, более печальные вещи. Но я могу сказать, что вот такая странная вещь. Я вообще сижу между 2 стульев у меня русская мама, поэтому для евреев я пожизненно русский человек, но у меня папа Рутберг, и посмотрите, как я на него похожа! Поэтому для всех русскоговорящих людей я жид города Питера. Тем более, что у меня папа родом из Питера. Я никогда в жизни об этом не задумывалась до тех пор, пока меня прицельно не спрашивали мою национальность. Как только меня прицельно спрашивали, при том, что у меня в паспорте стоит русская, я всегда говорила еврейка. И была чудовищная ситуация. Я очень сильно болела, причем 2 года, у меня было заражение крови, в общем, очень нехорошие вещи были. И мой очень близкий друг, крестник моего сына, Игорь Минаев, который сейчас отец Исидор, и на Валааме настоятель монастыря уже стал, это мой потрясающий совершенно друг, любимый человек, который сказал я считаю, что ты должна покреститься. И я с абсолютной верой, с абсолютным желанием, выучив молитвы, я пошла. Крестил меня какой-то чудовищный поп с катарактой на глазу. Т.е. просто вот чеховские рассказы, как там, с гайкой? А, “Хирургия”! Вот это вот такой же дьячок. И потом, когда нам выдавали свидетельства, там, такой-то такой то, Рутберг, и вдруг он говорит из жидовок? И у меня просто ком в горле встал, я говорю да, из жидовок. Он говорит ну, иди, жидовочка, спасайся. Когда я вышла, на мне не было лица. Ко мне бросился Игорь, который был одет уже в рясу. И я фактически упала к нему на руки. И когда я рассказала, он сказал не сметь, немедленное первое испытание, не смей! Это ему грех, это ужасно, все ты сделала правильно. И душа твоя светла. Я так плакала, меня так унизили, причем я не поняла, за что? Ну, это вообще риторический вопрос за что? А за что поляков, а за что кого угодно, цыган и т.д.? Но я помню, что это было что-то страшное. Это было страшное, потому что тогда мне хотелось встать за весь народ. Понимаешь, это был какой-то Холокост в виде одного человека. Поэтому я, сколько буду жить, сколько бы меня не спрашивали, почему я не уезжаю в Израиль, в США, почему и т.д., исповедую ли я еврейскую культуру, представитель, носитель, я всегда говорю, что я говорю на русском языке, я представитель русской культуры, что я выросла в России, что я с детства читаю русских писателей. И для меня в одинаковой степени Лев Толстой, Горький, Шолом-Алейхем, они равны. И я обожаю Тевье.(Из интервью на радиостанции «Эхо Москвы», 17.02.2002 – А.З)
