*****
В начале века евреи бежали из России от гонений и погромов (из “ада”) преимущественно в Америку, заложив там основу для великой, процветающей диаспоры, потом интернационалистическая революция (читай: государственный переворот) соблазнила их созданием райских условий жизни (какое-то время, имея в виду действительно упраздненную дискриминацию, так оно и было – без всяких кавычек), а вскоре Сталин снова загнал евреев в ад, не чета прежнему, где всех их (всех нас!) чуть было не зажарили – не на медленном, правда, а на быстром и сильном огне… На эту тему можно написать тома…
*****
* В своём отношении к Израилю и вообще к еврейскому этносу Кремль демонстративно отошёл от классовой теории и марксистского интернационализма. Вместо «богатых и бедных» появилось деление на сионистов и антисионистов, независимо от того, к какому классу те и другие принадлежат. Страх от вольнолюбивых мыслей возвращающейся с Запада армии, как это было уже в царской России после победы над Наполеоном, побудил Сталина включить пропагандистскую машину русского национализма, который в специфических российских условиях без антисемитизма вообще не существует.
*****
* Двадцатые годы (и начало тридцатых), при всей их противоречивости, при всем их драматизме, однозначно вошли в историю как золотые годы русского еврейства. Подтверждением этому служит и тот факт, что ни в один другой период российской истории евреи не находились под столь ярко выраженной юридической защитой. Газеты регулярно помещали информацию об антисемитских проявлениях, сопровождая ее указанием на возбужденные уголовные дела, а то и на проведенные судебные процессы, закончившиеся обвинительным приговором.
Хотя в Уголовном кодексе, принятом в 1922 году, не было специального указания на проявление антисемитизма как на самостоятельный состав преступления, но зато была статья, предусматривавшая уголовную ответственность за «возбуждение национальной вражды». Она и использовалась для судебной борьбы с антисемитами. «Певец революции» Владимир Маяковский, выполняя социальный заказ, написал стихотворение «Жид», которое беспрерывно читалось на массовых митингах и собраниях: «…кто, по дубовой своей темноте, / не видя ни зги впереди, / «жидом» и сегодня бранится, / на тех прикрикнем и предупредим». Здесь самое главное, конечно, – словечко «прикрикнем»: оно отражало принципы официальной политики по отношению к антисемитизму.
В конце двадцатых началось наступление на бывшую Петербургскую академию наук, к тому времени уже переименованную в Академию наук СССР, – «бастион реакции», как ее окрестили в советских верхах.
Готовились аресты даже великих ученых с мировыми именами – Ивана Павлова и Владимира Вернадского. Самое поразительное: им и многим их коллегам вменялись в вину – через запятую – «антисоветизм, антисемитизм и черносотенство». Здесь важна не достоверность обвинений (они просто абсурдны, особенно в двух последних позициях), а сам их факт: антисемитизм рассматривался как угроза советской власти. Если те судебные процессы, о которых шла речь выше, как и обвинения академиков, проходили и делались публично и, значит, были рассчитаны и на какой-то пропагандистский эффект, то засекреченные уголовные дела по случаю антисемитских проявлений отражали не показушную, а подлинную политическую линию если и не всего партийного руководства, то хотя бы какой-то его влиятельной части. Именно под таким углом зрения надо рассматривать ставшие достоянием гласности лишь через шестьдесят лет дела сибирских писателей и поэтов есенинского круга, обвинявшихся главным образом и прежде всего в антисемитизме. Друзья Есенина, талантливые и самобытные поэты Сергей Клычков, Петр Орешин, Алексей Ганин не раз привлекались к уголовной ответственности за публичное проявление антисемитизма в кафе, пивных и других людных местах, где они величали посетителей еврейского происхождения не иначе как «паршивыми жидами». В обвинительном заключении по их делу говорилось, что они «ставили своей задачей широкую антисоветскую агитацию, обработку и антисоветское воспитание молодежи и враждебных к советской власти слоев населения , выдвигая в качестве конечной политической цели фашизм. Главной опорой в проведении поставленных перед собой задач группа избрала антисемитизм как способ обработки отсталых слоев в антисоветском, контрреволюционном духе». В конце концов все они были расстреляны, причем обвинения в антисемитизме и в финальном приговоре прописаны достаточно ясно. Судьба сибирских писателей Сергея Маркова, Николая Анова и самого даровитого из них Леонида Мартынова была чуть менее трагичной – они, к счастью, остались живы, хотя их московский собрат, поэт Павел Васильев и ленинградский – поэт Борис Корнилов были расстреляны. Всех их обвиняли в «русском фашизме», мотивируя это стихами и высказываниями антисемитского характера, подлинность которых они сами не отрицали: «Главной опорой для победы русского фашизма эта группа избрала антисемитизм как способ обработки отсталых слоев в антисоветском, контрреволюционном духе», – говорилось в обвинительном заключении. Высокодаровитый поэт Павел Васильев пострадал по крайней мере за действительный, не выдуманный следователями, антисемитизм, отчего доставшийся ему смертный приговор не становится, разумеется, менее бесчеловечным. Его друг, ленинградский поэт Борис Корнилов, несправедливо нес на себе эту печать вообще неизвестно за что – вероятно, всего лишь за близость к некоторым членам «сибирской антисоветской группы», особенно к Васильеву. Даже то обстоятельство, что его второй женой была шестнадцатилетняя Ципа Борнштейн, не спасло поэта от этого обвинения, которое, как видим, в разных городах и регионах страны считалось тогда одним из тягчайших: Борис Корнилов был расстрелян. В двадцатые годы за это посылали разве что в тюрьму, да и то смягчали наказание или совсем миловали, ссылаясь на невежественность предрассудков и на груз царского прошлого. В первой половине тридцатых никакое снисхождение уже не допускалось: «злобный антисемит» – под расстрел… Вряд ли такое зло с глубоко пущенными корнями, как антисемитизм, можно было искоренить приговорами. Даже самыми жестокими, самыми свирепыми, самыми кровожадными. Скажем с полной определенностью и без всяческих оговорок: никакого прощения власти за это злодейство быть не может. Но все же такая судебная политика (не приговоры, а именно политика) вполне определенно говорила об отношении к нему властей и вселяла в евреев, пусть иллюзорное и – по методам – подлое, чувство защищенности. «Золотой век» русского еврейства, возводившийся на крови и чреватый трагедией, длился недолго. (« Из ада в рай и обратно», 2003 – А.З.)
Готовились аресты даже великих ученых с мировыми именами – Ивана Павлова и Владимира Вернадского. Самое поразительное: им и многим их коллегам вменялись в вину – через запятую – «антисоветизм, антисемитизм и черносотенство». Здесь важна не достоверность обвинений (они просто абсурдны, особенно в двух последних позициях), а сам их факт: антисемитизм рассматривался как угроза советской власти. Если те судебные процессы, о которых шла речь выше, как и обвинения академиков, проходили и делались публично и, значит, были рассчитаны и на какой-то пропагандистский эффект, то засекреченные уголовные дела по случаю антисемитских проявлений отражали не показушную, а подлинную политическую линию если и не всего партийного руководства, то хотя бы какой-то его влиятельной части. Именно под таким углом зрения надо рассматривать ставшие достоянием гласности лишь через шестьдесят лет дела сибирских писателей и поэтов есенинского круга, обвинявшихся главным образом и прежде всего в антисемитизме. Друзья Есенина, талантливые и самобытные поэты Сергей Клычков, Петр Орешин, Алексей Ганин не раз привлекались к уголовной ответственности за публичное проявление антисемитизма в кафе, пивных и других людных местах, где они величали посетителей еврейского происхождения не иначе как «паршивыми жидами». В обвинительном заключении по их делу говорилось, что они «ставили своей задачей широкую антисоветскую агитацию, обработку и антисоветское воспитание молодежи и враждебных к советской власти слоев населения , выдвигая в качестве конечной политической цели фашизм. Главной опорой в проведении поставленных перед собой задач группа избрала антисемитизм как способ обработки отсталых слоев в антисоветском, контрреволюционном духе». В конце концов все они были расстреляны, причем обвинения в антисемитизме и в финальном приговоре прописаны достаточно ясно. Судьба сибирских писателей Сергея Маркова, Николая Анова и самого даровитого из них Леонида Мартынова была чуть менее трагичной – они, к счастью, остались живы, хотя их московский собрат, поэт Павел Васильев и ленинградский – поэт Борис Корнилов были расстреляны. Всех их обвиняли в «русском фашизме», мотивируя это стихами и высказываниями антисемитского характера, подлинность которых они сами не отрицали: «Главной опорой для победы русского фашизма эта группа избрала антисемитизм как способ обработки отсталых слоев в антисоветском, контрреволюционном духе», – говорилось в обвинительном заключении. Высокодаровитый поэт Павел Васильев пострадал по крайней мере за действительный, не выдуманный следователями, антисемитизм, отчего доставшийся ему смертный приговор не становится, разумеется, менее бесчеловечным. Его друг, ленинградский поэт Борис Корнилов, несправедливо нес на себе эту печать вообще неизвестно за что – вероятно, всего лишь за близость к некоторым членам «сибирской антисоветской группы», особенно к Васильеву. Даже то обстоятельство, что его второй женой была шестнадцатилетняя Ципа Борнштейн, не спасло поэта от этого обвинения, которое, как видим, в разных городах и регионах страны считалось тогда одним из тягчайших: Борис Корнилов был расстрелян. В двадцатые годы за это посылали разве что в тюрьму, да и то смягчали наказание или совсем миловали, ссылаясь на невежественность предрассудков и на груз царского прошлого. В первой половине тридцатых никакое снисхождение уже не допускалось: «злобный антисемит» – под расстрел… Вряд ли такое зло с глубоко пущенными корнями, как антисемитизм, можно было искоренить приговорами. Даже самыми жестокими, самыми свирепыми, самыми кровожадными. Скажем с полной определенностью и без всяческих оговорок: никакого прощения власти за это злодейство быть не может. Но все же такая судебная политика (не приговоры, а именно политика) вполне определенно говорила об отношении к нему властей и вселяла в евреев, пусть иллюзорное и – по методам – подлое, чувство защищенности. «Золотой век» русского еврейства, возводившийся на крови и чреватый трагедией, длился недолго. (« Из ада в рай и обратно», 2003 – А.З.)
P.S. Здесь можно прочитать об Аркадие Ваксберге
P.S. Посмотрите фильм ”Реприза”. Автор сценария А.Ваксберг
