Всю жизнь руки по швам! Не смел пикнуть. Теперь расскажу…В детстве… как себя помню… я боялся потерять папу… Пап забирали ночью, и они исчезали в никуда. Так пропал мамин родной брат Феликс… Музыкант. Его взяли за глупость… за ерунду… В магазине он громко сказал жене: «Вот уже двадцать лет советской власти, а приличных штанов в продаже нет». Сейчас пишут, что все были против… А я скажу, что народ поддерживал посадки. Взять нашу маму… У нее сидел брат, а она говорила: «С нашим Феликсом произошла ошибка. Должны разобраться. Но сажать надо, вон сколько безобразий творится вокруг». Народ поддерживал… Война! После войны я боялся вспоминать войну… Свою войну… Хотел в партию вступить — не приняли: «Какой ты коммунист, если ты был в гетто?» Молчал… молчал… Была в нашем партизанском отряде Розочка, красивая еврейская девочка, книжки с собой возила. Шестнадцать лет. Командиры спали с ней по очереди… «У нее там еще детские волосики… Ха-ха…» Розочка забеременела… Отвели подальше в лес и пристрелили, как собачку. Дети рождались, понятное дело, полный лес здоровых мужиков. Практика была такая: ребенок родится — его сразу отдают в деревню. На хутор. А кто возьмет еврейское дитя? Евреи рожать не имели права. Я вернулся с задания: «Где Розочка?» — «А тебе что? Этой нет — другую найдут». Сотни евреев, убежавших из гетто, бродили по лесам. Крестьяне их ловили, выдавали немцам за пуд муки, за килограмм сахара. Напишите… я долго молчал… Еврей всю жизнь чего-то боится. Куда бы камень ни упал, но еврея заденет. Уйти из горящего Минска мы не успели из-за бабушки… Бабушка видела немцев в 1918 году и всех убеждала, что немцы — культурная нация и мирных людей они не тронут. У них в доме квартировал немецкий офицер, каждый вечер он играл на пианино. Мама начала сомневаться: уходить — не уходить? Из-за этого пианино, конечно… Так мы потеряли много времени. Немецкие мотоциклисты въехали в город. Какие-то люди в вышитых сорочках встречали их с хлебом-солью. С радостью. Нашлось много людей, которые думали: вот пришли немцы, и начнется нормальная жизнь. Многие ненавидели Сталина и перестали это скрывать. В первые дни войны было столько нового и непонятного… Слово «жид» я услышал в первые дни войны… Наши соседи начали стучать нам в дверь и кричать: «Все, жиды, конец вам! За Христа ответите!» Я был советский мальчик. Окончил пять классов, мне двенадцать лет. Я не мог понять, что они говорят. Почему они так говорят? Я и сейчас этого не понимаю… У нас семья была смешанная: папа — еврей, мама — русская. Мы праздновали Пасху, но особенным образом: мама говорила, что сегодня день рождения хорошего человека. Пекла пирог. А на Песах (когда Господь помиловал евреев) отец приносил от бабушки мацу. Но время было такое, что это никак не афишировалось… надо было молчать… Мама пришила нам всем желтые звезды… Несколько дней никто не мог выйти из дома. Было стыдно… Я уже старый, но я помню это чувство… Как было стыдно… Всюду в городе валялись листовки: «Ликвидируйте комиссаров и жидов», «Спасите Россию от власти жидобольшевиков». Одну листовку подсунули нам под дверь… Скоро… да… Поползли слухи: американские евреи собирают золото, чтобы выкупить всех евреев и перевезти в Америку. Немцы любят порядок и не любят евреев, поэтому евреям придется пережить войну в гетто… Люди искали смысл в том, что происходит… какую-то нить… Даже ад человек хочет понять. Помню… Я хорошо помню, как мы переселялись в гетто. Тысячи евреев шли по городу… с детьми, с подушками… Я взял с собой, это смешно, свою коллекцию бабочек. Это смешно сейчас… Минчане высыпали на тротуары: одни смотрели на нас с любопытством, другие со злорадством, но некоторые стояли заплаканные. Я мало оглядывался по сторонам, я боялся увидеть кого-нибудь из знакомых мальчиков. Было стыдно… постоянное чувство стыда помню… Мама сняла с руки обручальное кольцо, завернула в носовой платок и сказала, куда идти. Я пролез ночью под проволокой… В условленном месте меня ждала женщина, я отдал ей кольцо, а она насыпала мне муки. Утром мы увидели, что вместо муки я принес мел. Побелку. Так ушло мамино кольцо. Других дорогих вещей у нас не было… Стали пухнуть от голода… Возле гетто дежурили крестьяне с большими мешками. День и ночь. Ждали очередного погрома. Когда евреев увозили на расстрел, их впускали грабить покинутые дома. Полицаи искали дорогие вещи, а крестьяне складывали в мешки все, что находили. «Вам уже ничего не надо будет», — говорили они нам. Однажды гетто притихло, как перед погромом. Хотя не раздалось ни одного выстрела. В тот день не стреляли… Машины… много машин… Из машин выгружались дети в хороших костюмчиках и ботиночках, женщины в белых передниках, мужчины с дорогими чемоданами. Шикарные были чемоданы! Все говорили по-немецки. Конвоиры и охранники растерялись, особенно полицаи, они не кричали, никого не били дубинками, не спускали с поводков рычащих собак. Спектакль… театр… Это было похоже на спектакль… В этот же день мы узнали, что это привезли евреев из Европы. Их стали звать «гамбургские евреи», потому что большинство из них прибыло из Гамбурга. Они были дисциплинированные, послушные. Не хитрили, не обманывали охрану, не прятались в тайниках… они были обречены… На нас они смотрели свысока. Мы бедные, плохо одетые. Мы другие… не говорили по-немецки…Всех их расстреляли. 
Десятки тысяч «гамбургских евреев»… Этот день… все как в тумане… Как нас выгнали из дома? Как везли? Помню большое поле возле леса… Выбрали сильных мужчин и приказали им рыть две ямы. Глубокие. А мы стояли и ждали. Первыми маленьких детей побросали в одну яму… и стали закапывать… Родители не плакали и не просили. Была тишина. Почему, спросите? Я думал… Если на человека напал волк, человек же не будет его просить, умолять оставить ему жизнь. Или дикий кабан напал… Немцы заглядывали в яму и смеялись, бросали туда конфеты. Полицаи пьяные в стельку… у них полные карманы часов… Закопали детей… И приказали всем прыгать в другую яму. Стоим мама, папа, я и сестренка. Подошла наша очередь… Немец, который командовал, понял, что мама русская, и показал рукой: «А ты иди». Папа кричит маме: «Беги!» А мама цеплялась за папу, за меня: «Я с вами». Мы все ее отталкивали… просили уйти… Мама первая прыгнула в яму… Это все, что я помню… Пришел в сознание от того, что кто-то сильно ударил меня по ноге чем-то острым. От боли я вскрикнул. Услышал шепот: «А тут один живой». Мужики с лопатами рылись в яме и снимали с убитых сапоги, ботинки… все, что можно было снять… Помогли мне вылезти наверх. Я сел на край ямы и ждал… ждал… Шел дождь. Земля была теплая-теплая. Мне отрезали кусок хлеба: «Беги, жиденок. Может, спасешься». Деревня была пустая… Ни одного человека, а дома целые. Хотелось есть, но попросить было не у кого. Так и ходил один. На дороге то резиновый бот валяется, то галоши… косынка… За церковью увидел обгоревших людей. Черные трупы. Пахло бензином и жареным… Убежал назад в лес. Питался грибами и ягодами. Один раз встретил старика, который заготавливал дрова. Старик дал мне два яйца. «В деревню, — предупредил, — не заходи. Мужики скрутят и сдадут в комендатуру. Недавно двух жидовочек так поймали». Однажды заснул и проснулся от выстрела над головой. Вскочил: «Немцы?» На конях сидели молодые хлопцы. Партизаны! Они посмеялись и стали спорить между собой: «А жиденыш нам зачем? Давай…» — «Пускай командир решает». Привели меня в отряд, посадили в отдельную землянку. Поставили часового… Вызвали на допрос: «Как ты оказался в расположении отряда? Кто послал?» — «Никто меня не посылал. Я из расстрельной ямы вылез». — «А может, ты шпион?» Дали два раза по морде и кинули назад в землянку. К вечеру впихнули ко мне еще двоих молодых мужчин, тоже евреев, были они в хороших кожаных куртках. От них я узнал, что евреев в отряд без оружия не берут. Если нет оружия, то надо принести золото. Золотую вещь. У них были с собой золотые часы и портсигар — даже показали мне, — они требовали встречи с командиром. Скоро их увели. Больше я их никогда не встречал… А золотой портсигар увидел потом у нашего командира… и кожаную куртку… Меня спас папин знакомый, дядя Яша. Он был сапожник, а сапожники ценились в отряде, как врачи. Я стал ему помогать…Первый совет дяди Яши: «Поменяй фамилию». Моя фамилия Фридман… Я стал Ломейко… Второй совет: «Молчи. А то получишь пулю в спину. За еврея никто отвечать не будет». Так оно и было… Война — это болото, легко влезть и трудно вылезти. Другая еврейская поговорка: «Когда дует сильный ветер, выше всего поднимается мусор». Нацистская пропаганда заразила всех, партизаны были антисемитски настроены. Нас, евреев, было в отряде одиннадцать человек… потом пять… Специально при нас заводились разговоры: «Ну какие вы вояки? Вас, как овец, ведут на убой…», «Жиды трусливые…» Я молчал. Был у меня боевой друг, отчаянный парень… Давид Гринберг… Он им отвечал. Спорил. Его убили выстрелом в спину. Я знаю, кто убил. Сегодня он герой — ходит с орденами. Геройствует! Двоих евреев убили якобы за сон на посту… Еще одного за новенький парабеллум… Позавидовали… Куда бежать? В гетто? Я хотел защищать Родину… отомстить за родных… А Родина? У партизанских командиров были секретные инструкции из Москвы: евреям не доверять, в отряд не брать, уничтожать. Нас считали предателями…Минск освободили… Для меня война кончилась, в армию по возрасту не взяли. Пятнадцать лет. Где жить? В нашей квартире поселились чужие люди. Гнали меня: «Жид пархатый…» Ничего не хотели отдавать: ни квартиры, ни вещей. Привыкли к мысли, что евреи не вернутся никогда…(«Монолог» или “Исповедь еврея-партизана”. Сокращённый вариант. Из книги «Время секонд-хэнд» (2012), в которой представлены монологи реальных людей. Источник – «Еврейский мир» 8.06.2014 – A.З.)
*****
Знаете, я живу в Белоруссии, и мы прекрасно понимаем, что уничтожение части еврейского населения сильно снизило планку культурного уровня общества. У нас ведь до войны выходили журналы, газеты, книги, были театры на идише. Все это исчезло. В деревнях до сих пор вспоминают портных, обувных дел мастеров, врачей… А потом, в 90-е годы, случилась огромная волна эмиграции, это и сейчас очень чувствуется. Если бы в 90-е годы не уехало столько евреев, не думаю, что приход Лукашенко был бы возможен. Общество было бы другим….
Да, лицо погибшей в теракте в Иерусалиме девушки-солдатки до сих пор стоит у меня перед глазами. Старый город опустел, невозможно сравнить его с тем, что было 15 лет назад. Я все время спрашиваю здесь людей, как они переносят это напряжение? Я многое увидела в этот раз, и у меня осталось ощущение, что израильтяне – гордый, стойкий народ. Я даже не подозревала этого издали. Но мир, вообще, в большой опасности: мы в руках безумных одиночек. Одно дело, когда сражаются армии, другое дело, когда ты садишься в самолет и не знаешь, что тебя ждет. Я долго жила в Париже и Берлине – все говорят об одном и том же…
Мы познаем мир через зло. Зло гораздо изощрённее добра, его механизм отшлифован. Зло – более привычное для человека состояние, к сожалению. Вот, к примеру, человек говорит: «Я – не мать Тереза». Он, прежде всего, думает о себе: хочет спасти свою жизнь, благосостояние и находит тысячу уловок, чтобы себя оправдать. Смотрите, во время войны немцы не требовали от французов отправлять еврейских детей в лагеря, только взрослых, но французы забирали также и детей и отправляли их на верную смерть!
Знаете, когда Геббельс стал говорить немцам: «не ходите к врачу-еврею, к портному-еврею», они сначала не обращали на его речи никакого внимания. А через четыре года уже полностью его поддерживали. Или… ну кто требовал от белорусского крестьянина отдать немцам за мешок муки еврейского мальчонку, вылезшего из расстрельной ямы? Никто не требовал – он это делал сам. Я слышала такие истории в каждой деревне! Страшные рассказы, которые для меня самой были потрясением. (Из интервью на сайте Jwish.ru 19.02.2016 – А.З.)
*****
Это хороший вопрос, и об этом у меня в книге «Время секонд хэнд» очень много сказано. Не конкретно о Прибалтике, а о том, как немцы расстреливали евреев в Беларуси. Иногда из ямы удавалось вылезти одному или двум. И особенно подросткам или молодым людям, которые были сильнее, чем остальные. Они потом днями кружили по лесу и искали партизанские отряды. Они хотели отомстить за своих братьев и сестер, за своих родителей, которые погибли. И там есть рассказы, как в тех же партизанских отрядах их расстреливали. Есть все эти истории, но вопрос, который мне задали, был другой: кому удалось выйти из социалистического окружения, идеи? Вот я как его поняла. И в этом плане я думаю, прибалтам это удалось скорее, потому что это была зона интересов Швеции, Германии, они им помогли.
Я вам больше скажу: например, каратели, которые работали на территории Беларуси, были все из Украины. И больше того, не только в Литве, в Латвии уничтожали евреев еще до того, как успели прийти немцы, это было и на Украине. И вы знаете, что делала Польша с евреями. Но мы же не будем отрицать, что Польша сегодня в ЕС, и она как-то из этого социализма вылезает лучше, чем мы.
Холокоста во «Времени секонд хэнд» очень много. Я даже не буду с вами спорить. Я помню, как рассказывали историю (она есть в книге). Я, уже закаленная, я сидела и плакала с этим старым евреем, который рассказывал, как у них в партизанском отряде была красивая девушка Роза, которой пользовались все командиры. Они, конечно, пользовались и другими молодыми девушками, но когда те девушки рожали, детей отдавали в крестьянские семьи, но когда забеременела девушка Роза, то кому нужен еврейский мальчик? Мальчик или девочка, которая должна была родиться? И вот этот старый еврей рассказывал, он тогда был мальчиком, и он вернулся после одного задания, а этой Розы нет. И он спросил: «Где Роза?» А ему сказали: «Молчи, потому что и тебя убьют, как её». И вы знаете, без слез все это слушать просто невозможно, это надо читать, там очень много таких рассказов.
Но понимаете, есть разное время, и сегодня люди, живущие в Латвии, — несут ли они ответственность за то, что делали их родители? В высшем смысле несут, но я знаю, что один из моих знакомых журналистов в Польше написал, что поляки делали с евреями. Поляки хуже всех относились к евреям, и ксёндзы прямо на проповеди произносили «убей еврея». И все общество обрушилось на этого журналиста, теперь еще одна журналистка написала, что они чувствуют, что им придется уехать из страны. Никто не хочет думать, что его родители были такими. Это требует времени, так что я абсолютно понимаю то, что вы говорите; и в литовских деревнях я тоже слышала много рассказов страшных. (Текст заявления, которое вызвало критику официальной Варшавы, в июне 2016 года в Нью-Йорке. Писательница отвечала на вопрос о Холокосте одного из читателей – А.З.)
*****
Перед нами книга, которая должна была быть написана в девяностые годы, когда мы были больше открыты правде, но она появилась только сейчас. И все равно вовремя. Страшная книга. Хотя сказать, что книга о Холокосте страшная, ничего не сказать, но тут приближаешься к невозможному для слова. В маленькой Литве 227 мест – ям, рвов, где расстреливали евреев, где-то есть знаки, где-то нет, а где-то уже земля перешла к частному собственнику. Расстреляли 200 тысяч евреев. Почти всех евреев страны! Об этом хотели бы забыть – и военное поколение, а теперь и их внуки: среди убийц литовцев было больше, чем немцев, немцев сотни, литовцев тысячи. Были там простые деревенские парни, но не только, учителя, пасторы тоже были, потому что убийце надо не просто дать автомат в руки, но и вбить несколько идей в голову. “Откуда у нас в простых деревенских домах хорошая мебель и дорогие вещи, откуда золотые коронки?” – спрашивала писательница. Везде следы преступления… Немногие свидетели, которых она нашла, рассказывали шепотом. “Почему вы говорите шепотом?” – “Убьют”. – “Кто убьет?” – “Литовцы”. Руте Ванагайте тоже угрожают. Ненавидят многие: родные, знакомые, политики… Все хотят быть жертвами, никто не хочет быть палачом. Мифы нравятся людям больше правды.
Вы будете плакать над этой книгой – плачьте, но плакать мало, надо думать. Думать о том, как быстро расчеловечивается человек, человека в человеке немного, тонкий слой культуры легко смахнуть. Никто из нас, из тех, кто двадцать лет назад радостно кричал на площадях: “Свобода! Свобода!”, не мог представить себе, что на месте коммунистической тирании вырастет много разных тираний. Опять убивать станет работой. Оглянитесь вокруг – отбоя нет от тех, кто готов делать эту работу. И уже делает. Я не знаю, как спасти человека. Рута Ванагайте отчаянно хочет его спасти ( О книге «Наши» Руты Ванагайте / об участии простых литовцев в массовых расстрелах евреев во время Холокоста/, изданной в 2016 году, в переводе на русский – «Свои» в 2018 . Источник: Ru.Delfi – А.З.)
