*****

В послевоенные годы антисемитизм стал воинствующей официальной идеологией, хотя это всячески скрывалось. Но везде было известно, что при наборе студентов и в приеме на работу предпочтение оказывалось русским, а для евреев была, по существу, восстановлена процентная норма. Это было воскрешением великодержавного шовинизма царской России, где отношение к евреям всегда было водоразделом между либеральной интеллигенцией и реакционной бюрократией. В Советском Союзе лишь в первое десятилетие после революции антисемитизм был забыт. Но с высылкой Троцкого, с уничтожением в годы «чисток» старых партийцев, многие из которых были евреями, антисемитизм возродился «на новой основе» прежде всего в партии. Отец во многом не только поддерживал его, но и насаждал сам. В Советской России, где антисемитизм имел давние корни в мещанстве и бюрократии, он распространялся вширь и вглубь с быстротой чумы. Стала очевидной огромная роль, которую играл Троцкий в партии и в революции; а так как я хорошо знала характер отца, мне стал, наконец, ясен источник его антисемитизма. Безусловно, он был вызван долголетней борьбой с Троцким и его сторонниками, и превратился постепенно из политической ненависти в расовое чувство ко всем евреям без исключения…

В 1948 году, случайно, я оказалась почти свидетелем преднамеренного убийства. Это были мрачные дни партийной кампании против, так называемых «космополитов» в искусстве, обрушившейся на малейшие намеки западного влияния. Как бывало уже не раз, это был лишь повод, чтобы свести счеты с неугодными людьми, а на этот раз «борьба» носила характер открытого антисемитизма.

Атмосфера в Москве в те дни была тяжкой, снова начались аресты. В Москве был закрыт Государственный Еврейский Театр, директором которого был С. Михоэлс. Театр объявили «рассадником космополитизма». Михоэлс был известный актер и популярный общественный деятель. Я слышала его выступление во время войны, когда он только что вернулся из поездки в Англию и в США, куда он ездил как председатель Еврейского Антифашистского Комитета. Он привез тогда подарок отцу от американских скорняков, шубу – на изнанке каждой шкурки стояли их подписи. (Шубу я не видела, она хранилась где‑то вместе со всеми подарками, но слышала об этом от секретаря отца Поскребышева).

В одну из, тогда уже редких, встреч с отцом у него на даче, я вошла в комнату, когда он говорил с кем‑то по телефону. Я ждала. Ему что‑то докладывали, а он слушал. Потом, как резюме, он сказал: «Ну, автомобильная катастрофа». Я отлично помню эту интонацию – это был не вопрос, а утверждение, ответ. Он не спрашивал, а предлагал это: автомобильную катастрофу. Окончив разговор, он поздоровался со мной, и через некоторое время сказал: «В автомобильной катастрофе разбился Михоэлс». Но когда на следующий день я пришла на занятия в университет, то студентка, отец которой долго работал в Еврейском Театре, плача рассказывала, как злодейски был убит вчера в Белоруссии Михоэлс, ехавший на машине. Газеты же сообщили об «автомобильной катастрофе»…

Он был убит, и никакой катастрофы не было. «Автомобильная катастрофа» была официальной версией, предложенной моим отцом, когда ему доложили об исполнении… У меня стучало в голове. Мне слишком хорошо было известно, что отцу везде мерещился «сионизм» и заговоры. Нетрудно было догадаться, почему ему «докладывали об исполнении».

Через несколько дней после этого я узнала об аресте своих теток. Две пожилых женщины не имели никакого отношения к политике. Но я знала, что отец был раздражен мемуарами Анны Сергеевны Реденс и был недоволен тем, что вдова дяди Павлуши вскоре вышла замуж за инженера – еврея. Его арестовали вместе с ней. «Знали много, и болтали много, а это на руку врагам», – так объяснял отец мне причину их ареста.

Он был озлоблен на весь мир и никому больше не верил. «У тебя тоже бывают антисоветские высказывания», – сказал он мне тогда совершенно серьезно. С ним стало невозможно разговаривать; я стала избегать встреч с ним, да и он к ним не стремился. Последние годы мы виделись раз в несколько месяцев, или реже. У меня не осталось никакой привязанности к отцу, и после каждой встречи я торопилась уехать. Летом, 1952 года, я окончательно переехала из Кремля вместе с детьми в городскую квартиру, где мои дети ждали меня сейчас.

Зимой 1952‑53 годов, мрак сгустился до предела. Уже были арестованы, по обвинению в «сионистском заговоре», жена Молотова Полина, бывший замминистра иностранных дел С. Лозовский, академик Лина Штерн и многие другие. Состряпали «дело врачей», которые тоже, якобы, состояли в заговоре против правительства. Жена секретаря комсомола Н. А. Михайлова сказала мне тогда: «Я бы всех евреев выслала вон из Москвы!» Очевидно, ее муж думал так же. Это было тогда официальным настроением, и источник его был, как я могла догадаться, на самом верху. Однако, на 19 съезде партии, состоявшемся в октябре 1952 года, продолжали говорить об интернационализме. ( Из книги воспоминаний ”Только один год”, 1990  – А.З.)

             Комментарий: Был ли Сталин юдофобом? Вопрос риторический. Монстр, ненавидящий всё человечество, не мог относиться иначе к какой-то его части, столь ранимой и нелюбимой другими. Яркое свидетельство тому -последние годы жизни тирана. По его повелению зверски уничтожены великий артист Михоэлс, члены Еврейского антифашистского комитета, преследовались так называемые ”космополиты”, было организовано фиктивное ”дело врачей”, планировались показательные казни в центре Москвы и массовая высылка евреев в Сибирь и Дальний Восток. Без сомнения, Сталин был вульгарным бытовым антисемитом, что проскальзывало часто в его высказываниях, репликах (даже интонациях) о лицах еврейской национальности. Это подтверждается фактически многими его единомышленниками и родственниками. Факт, недостойный любого нормального здравомыслящего человека, становится вдвойне недостойным и позорным для руководителя такого масштаба, тем более, для вождя многонационального государства и приверженца, казалось бы, интернационального коммунистического мировозрения. Тем, кто ставит под сомнение политический антисемитизм Сталина, не мешает вспомнить как нелегко было быть евреем в сталинскую и постсталинскую эпоху, например, последующие сорок лет после его смерти: ограничения при приёме на работу и продвижении по службе, поступлении в высшие учебные заведения, при оформлении всяческих допусков, пропусков, выездов, поощрений и т.д. В школах было лучше не дать золотую медаль никому, чем дать её еврейскому ученику; на кафедрах нельзя было оставить талантливого студента-еврея, на заводах – назначить на руководящую должность специалиста-еврея, в литиздате – издать книгу или статью, если автор её был евреем. Советская власть, зачеркнув царскую черту оседлости еврейского населения, нарисовала для него свою черту, жирную черту ограничений. Оглядываясь назад и оценивая события тех времён с позиций сегодняшнего дня, можно сказать, что антисемитская линия Сталина принесла неисчеслимые потери стране и, в конечном счёте, способствовала её развалу

OCTABNTb KOMMEHTAPNN

*